Он упрямо предпринял попытку встать, но тут же понял, чтостарушка права. Какие там два метра, он и одного шагу не сделает. Ничего себеболезнь его прихватила! Счастье, что жалостливая бабка подвернулась на егопути, а то так и валялся бы на холодной земле или на асфальте. А может, уже ине на асфальте, а в холодильнике морга.

Софья Илларионовна принесла из кухни протертый овощной суп инакормила его с ложки. Сережа и здесь пытался проявить самостоятельность, оченьуж неудобно ему стало перед старой женщиной, но Софья, видно, не привыкланикого убеждать словами, а действовала через практический пример. Она молчадала ему ложку, и Сережа тут же убедился, что не может донести суп до рта. Рукадрожала, и ложка все норовила выпасть прямо на белоснежный пододеяльник.

Покончив с супом, она так же ловко и умело накормила егомолочной рисовой кашей со сливочным маслом. Этот вкус напомнил Сереже детство,и он снова чуть не расплакался.

– Ты не стесняйся, – сказала Софья, заметив, что егоглаза налились слезами, – это от болезни. Человек, когда тяжело болеет,становится душевно слабым, часто плачет. Это не стыдно. Окрепнешь, поправишься– и все пройдет.

– Вы – доктор? – догадался Суриков.

– Да нет, сынок, не доктор. Но болезнь могу вывестилюбую, кроме самых неизлечимых. Рак, например, не могу вылечить. И СПИД немогу.

Несмотря на слабость, Сергей расхохотался.

– СПИД? Откуда ж вы про СПИД-то знаете?

– Оттуда, откуда и все, – мирно улыбнулась старушка. –Ты ведь тоже СПИДом не болел, а знаешь про него. Газеты читаю, телевизор смотрю.Да и видела спидушных этих. Приводили ко мне как-то, просили помочь, еслисмогу. Я не смогла.

– Как же вы лечите, если не доктор? Колдуете, что ли?

– Зачем? В народной медицине от всех болезней средстваесть, надо только их знать. Я знаю, потому и лечить умею.

– Откуда вы их знаете?

– Жизнь так сложилась. И не хотела бы, да пришлось.

Больше она в тот раз ничего не сказала. Через несколько днейСофья Илларионовна разрешила Сергею не только вставать, но и ходить минут попятнадцать. Как только представилась возможность, он обошел всю квартиру ипоразился царящим здесь убожеству и нищете. Бахметьева жила очень бедно, мебелькругом стояла старая, разваливающаяся, стол на кухне был покрыт клеенкой, дотого протертой и прожженной в разных местах, что она казалась кружевной. Сережадаже испытал нечто вроде стыда за то, что свалился на голову человеку, живущемутак скромно. Она, наверное, едва-едва себя прокормить может, а тут еще он сосвоими болячками.

Еще через две недели регулярного питья каких-то отваров,которые готовила для него Софья Илларионовна, Сергей Суриков полностьювосстановился. Пора было уходить из гостеприимного дома. А уходить не хотелось.Здесь было тепло, чисто и надежно. Он все искал слова, чтобы завести с Софьейразговор о своем уходе. Но она начала первой.

– Думаешь уходить? – спросила она как-то, налив встарые чашки с щербатыми краями горячий чай.

– Надо, наверное, – неуверенно ответил Сергей. – Что жя у вас тут нахлебником…

– А что, не хочется уходить?

– Не хочется, – внезапно признался он, сам того неожидая.

Еще минуту назад он не был в этом уверен. Он был молод,всего двадцать лет, привычен к вольной жизни без всяких ограничений, безродительского контроля и без слова «надо». Ему просто не может нравиться жизньс чужой нищей старухой, которой восемьдесят четыре года и которая самануждается в уходе.

– Это правильно, – кивнула Бахметьева. – Раз не хочетсяуходить, значит, ты стал взрослым. Кончилось твое дурное детство и твоя шальнаяюность, Сереженька, все, конец.

– Я что-то не понял. Это вы о чем?

– О том, что только молодой дурак хочет быть от всехнезависимым и рвется к самостоятельности и одиночеству. Чем человек старше имудрее, тем яснее он понимает, что смысл жизни только в том, чтобы быть кому-тонужным. Только в этом. Понял, сынок?

– Нет, – признался Сергей.

Он тогда действительно не понял. Мысль оказалась для негослишком сложной. Зато в голову пришла другая мысль: как это может быть, чтобыслова такой старой бабки были для него слишком сложными? Он что, совсем полныйидиот? Такой идиот, что уже не в состоянии понять то, что говорит ему стараябезграмотная женщина? Нет, не может такого быть, это болезнь, наверное,сказывается. Может быть, от тяжелых болезней человек не только душой, но имозгами слабеет.

– Ну ладно, раз не понял, значит, рано тебе еще об этомдумать. Твоя душа, значит, быстрее умнеет, чем голова. Ты душой-то правильночувствуешь, уходить не хочешь, а голова пока еще не поспевает, не справляется.Ну и ладно, потом догонит. Что ж, Сереженька, раз ты хочешь остаться, тогда намс тобой поговорить нужно. Серьезно поговорить. В первый и в последний раз.Разговор будет тяжелый, поэтому мы один раз через это пройдем и большевозвращаться к нему не будем. Потому как если мы с тобой друг друга правильнопоймем, то нам и нужды не будет к этому еще раз возвращаться. А ежели придетсяснова об этом заговорить, значит, не получилась у нас совместная жизнь, и ты вту же минуту отсюда уйдешь. Уговор ясен?

Сережа молча кивнул, с недоумением и даже испугом глядя намаленькую сухонькую старушку. Он никак не ожидал, что она начнет ставить емукакие-то условия, да еще так жестко формулировать.

– Ты наркотики давно употребляешь? – неожиданноспросила Софья Илларионовна.

– А… – Сережа аж поперхнулся. – С чего вы взяли, что яупотребляю? Никогда я…

– Плохо, сынок. Такой серьезный разговор у нас с тобой,а ты его с вранья начинаешь. Я ж по тебе вижу, что ты употреблял. Ты ненаркоман, нет, тебя за то время, что ты у меня пролежал, не ломало. Но естьпризнаки, по которым я точно вижу: употреблял, и давно, с детства еще. Японимаю, я старая и слабая, у тебя велик соблазн меня обмануть. Тебя трудно вэтом упрекать, вы все, молодые, этим грешите. Старый – что малый, это вам так сдетства внушили, а вы и поверили, дурачки. Старики кажутся вам глупыми, их иобмануть не грех. Так вот, чтобы у тебя такого соблазна больше не возникало, ятебе скажу кое-что. Я двадцать лет провела в Сибири, в лагерях и на поселении.Двадцать лет. Столько, сколько ты на свете живешь. Зубы рано потеряла, да иволосы тоже. Но столько я за эти двадцать лет увидела и узнала, что меня теперьобмануть очень трудно. Меня может обмануть только близкий человек, человек,которого я очень сильно люблю и потому закрываю глаза на все и верю ему. Абольше никому не удастся, и тебе в том числе, запомни это.

– А за что вас в Сибирь, Софья Илларионовна?

– Ну как за что? – Она усмехнулась, одним глоткомдопила остывший чай и со стуком поставила чашку на стол. – За то же, за что ивсех. Мужа признали врагом народа и расстреляли, а меня как жену врага народа –на двадцать лет. Хорошо еще, сына сумела спасти, ему тогда полгодика всегобыло. Да мне самой-то было двадцать пять всего. Ушла из дома под конвоеммолодой красавицей, а вернулась через двадцать лет больной старухой. Вот так,сынок. Но это я не к тому, чтобы ты меня жалел, я ни в чьей жалости ненуждаюсь, а к тому, чтобы ты понял, сколько разных болезней и горестей я засвою жизнь навидалась. Сибиряки – народ крепкий, цивилизацией не испорчены тогдаеще были, все секреты целебных трав, ягод и листьев из поколения в поколениепередавали. В тех местах и ламаистов много было, бурят, у них тоже свои секретыесть. Всему научилась. И про наркотики там узнала. Так что, когда в следующийраз врать мне соберешься, подумай как следует. Еще раз на вранье поймаю –расстанемся.