Подошел и отошел от остановки трамвай, увозя Рикардо Рейса,и тот, оказавшись один на скамейке, заплатил за билет три четверти эскудо — стечением времени он научится говорить кондуктору: Один за семь и пять — и вновьвзялся за газету с описанием траурной церемонии, ибо никак не мог убедить себя,что устроена она в честь Фернандо Пессоа, что тот и в самом деле умер, еслисудить по единодушию некрологов, изобиловавших однако таким количествомграмматических невнятиц и лексических двусмысленностей, без сомнениявозмутивших бы покойника, что становилось ясно — сочинявшие их слишком плохознали его, чтобы в таком тоне говорить с ним или о нем, да они простовоспользовались смертью, связавшей его по рукам и ногам, затворившей ему уста —взять хотя бы эти белоснежно-лилейные лепестки, подобные той девице, умершей оттифоидной горячки, или, о Боже мой, как можно было, употребляя существительное«смерть», делающее ненужным все прочее, ибо рядом со смертью все прочеесовершенно ничтожно, предварять его определением «благородная», а посколькусловарь объясняет нам, что слово это значит «красивая, изящная, рыцарственная,учтивая, любезная, приятная», стало быть, и смерть его можно счесть красивой,изящной, рыцарственной, учтивой, любезной, приятной, и какую же из них избралон, лежа на койке в госпитале св. Луиса, и было ли ему позволено выбирать, ибыла ли по воле богов приятна ему смерть, хотя с приходом ее, какой бы они нибыла, теряешь в конце концов всего лишь жизнь.

Когда Рикардо Рейс подошел к воротам кладбища, ещераскачивался колокольчик у входа, еще плыл в воздухе надтреснутый бронзовыйзвон, словно дело было где-нибудь на сельской мызе, в дремотной послеполуденнойтишине. Уже скрывалась из виду двухколесная тележка, с которой свисал,колыхаясь, погребальный покров, таяли в отдалении смутные силуэты бредущихследом: женщины, окутанные черными мантильями, мужчины в мерных костюмах,сшитых на свадьбу, бледные хризантемы были кое у кого в руках, а другие лежалина крышке гроба, вот видите, даже у цветов — разная судьба. Тележка исчезла вглубине, а Рикардо Рейс направился в контору справиться, где находится могилаФернандо Антонио Ногейры Пессоа, скончавшегося тридцатого числа прошлогомесяца, похороненного второго числа месяца нынешнего, погребенного на этомкладбище до конца времен, до тех пор, пока Господь не разбудит заснувших печнымсном поэтов. Служащий конторы, видя перед собой человека непростого,образованного и культурного, объясняет все до тонкостей, сообщает номер участкаи номер могилы, у нас ведь тут целый город, и для вящей доходчивости дажевыходит из-за своей стойки, пожалуйте за мной, и дает уже окончательныеуказания: Вот по этой аллее все время прямо, первый поворот направо и сновапрямо, никуда не сворачивая, и справа же, как пройдете примерно две трети,будет могила, которую вы ищете, но будьте внимательны, могилка маленькая,можете миновать и не заметить. Рикардо Рейс поблагодарил за разъяснения, ощутилдуновение ветра, прилетевшего со стороны реки и моря, но не услышал в немжалобно стонущего завыванья, столь уместного на кладбище, только небо былопепельным, от недавнего дождя влажно блестел мрамор надгробий и памятников,исчерна-зеленой сделалась и без того темная листва кипарисов, и двинулся указаннымему путем по аллее, отыскивая номер четыре тысячи триста семьдесят один, этотбилетик в завтрашнем тираже разыгрываться не будет, он свое уже отыграл, онвышел в тираж навсегда. Аллея плавно, почти незаметно идет под гору, что ж,хорошо хоть, что легки были шаги тех, кто если не сопутствовал Фернандо Пессоав жизни, то в последний путь его все же проводил. Ну, вот и ответвление, куданам надлежит свернуть. Спросим же себя, зачем мы здесь, какую слезу, не пролив,приберегли для этого места, и почему, раз уж не оплакали мы его в должноевремя, оттого, наверно, что удивление оказалось сильней скорби, сейчаснаворачивается на глаза эта слеза, такая незаметная, словно все телопревратилось в единый мускул, истоптанный изнутри, превращенный в сплошной кровоподтектакой черноты, что никакой креп на нем не разглядишь. По обе стороны — могилыза оградами, закрытыми воротцами чугунного узорного литья, а окошечки задернутызанавесками в кружевах — то бесхитростных, как оборка на простыне, то в видепышных цветов, сплетенных между двумя рыданиями, то тяжеловесного кроше, тоажур, то ришелье, видите, сколько французских слов, и один Бог знает, как ихпроизносить, — повторяется история с детьми на палубе «Хайленд Бригэйд»,который в этот час, держа курс на север, уже давно вышел в открытое море, кудав наши времена добавляют горючей лузитанской соли только слезы гибнущих впучине рыбаков или их близких, рыдающих по ним на берегу[7], нитки же для этихкружев произведены компанией «Coats amp; Clark», и стоящий на каждой катушкефирменный знак — якорек — венчает нашу трагедийно-морскую композицию. РикардоРейс прошел уже половину пути и глядит направо — здесь покоится, от неутешныхродных, вечная память, мир праху — и если бы взглянули налево, увидели бы то жесамое — ангелов со сломанными крыльями, скорбные фигуры, ниспадающие складкамиодеяния, заломленные руки, сломанные колонны — любопытно было бы узнать,каменотесы ли изготовляют их такими или же право сломать их предоставляетсябезутешным родичам, вроде того, как в древности воины ломали щиты после смертисвоего вождя, — и черепа у подножия крестов: непреложность смерти передаетсятем покровом, под которым она прячет свое обличье. Рикардо Рейс прошел мимонужной ему могилы, никто не окликнул его: Эй, это здесь, и ведь еще упорствуютиные, твердя, что мертвые не безгласны, и совсем скверно пришлось бы им безматрикула — имени, выбитого на плите, номера, подобного тем, которые вешают надвери живых, и, право, для того лишь, чтоб отыскать покойника, стоило бывыучиться читать, только вообразите себе, как тяжко приходится кому-нибудь изстоль многочисленных у нас неграмотных — его нужно взять за руку, подвести кмогиле, сказать ему: Это здесь, а он, вероятно, поглядит на нас с недоверием,опасаясь подвоха — как бы по ошибке или злому умыслу не пришлось ему,Капулетти, молиться за душу Монтекки.

Надпись, свидетельствующая о том, что владеет могилой изанимает ее дона Дионизия де Сеабра Пессоа, выбита на фронтоне склепа, а подвыступающим карнизом караульной будки с уснувшим часовым — видите, какойромантический образ навеян нам архитектурой этой усыпальницы — внизу, на уровненижней дверной петли можно прочесть еще одно имя — и ничего, кроме имени —Фернандо Пессоа вместе с датами рождения и смерти, и позолоченный силуэт урныоповещает: Я здесь, а Рикардо Рейс, не слыша этой подсказки, вслух говорит: Онздесь, и в эту минуту вновь начинается дождь. Он прибыл из такой дали, изРио-де-Жанейро, столько дней и ночей качался на волнах, Боже, каким давнимкажется ему теперь это вчера завершившееся путешествие, и что же ему теперьделать в одиночестве, с раскрытым зонтом, на улице города мертвых, а время уж —к обеду, снова доносится тусклый звон колокольчика: он-то ожидал, что, подойдяк могиле, дотронувшись до ее железной ограды, будет потрясен до глубинырастерзанной души, он-то думал, что испытает не потрясение, а настоящееземлетрясение, когда беззвучно валятся во прах большие города, рушатся портикии белые башни — и что же? да ничего, чуть глаза пощипало и тотчас прошло, прошлотак быстро, что он и не успел подумать об этом и взволноваться от этой мысли.Ему больше нечего здесь делать, да он ничего и не сделал, в этой усыпальницележит полоумная старуха, которую нельзя оставить без присмотра и надзора, а онав свою очередь стережет разлагающееся тело стихослагателя, внесшего свою долю вмировое безумие, и огромная разница между безумцами и поэтами заключается какраз в том, какая доля суждена их безумию. Ему стало страшно при мысли опокоящихся там, внутри, бабушке Дионизии и снедаемом беспокойством внукеФернандо: она водит из стороны в сторону выпученными глазами, а он отводитсвои, в поисках щелки, куда проник бы порыв ветра, чуть заметный свет, иРикардо Рейс, которому минуту назад было всего лишь немного не по себе, теперьиспытывает настоящую тошноту, словно огромная волна накрыла и задушила его —его, за две недели плаванья не укачавшегося ни разу. Тогда он подумал: Наверно,это оттого, что я ничего не ел, а ведь и правда, он пришел сюда натощак. Какнельзя вовремя хлынул сильный дождь, давая Рикардо Рейсу, если, конечно, егоспросят, все основания ответить: Нет, недолго, потому что ливень начался.Медленно поднимаясь в гору, он почувствовал, что дурнота его проходит, оставляялишь тупую боль в голове и странное ощущение некоего зияния, словно он лишилсякакой-то части мозга. У ворот кладбищенской конторы стоял тот самый служащий,который объяснял ему, как найти могилу, и по лоснящимся губам его можно былозаключить, что он только что пообедал, а где? да прямо здесь же, расстелилсалфетку на столе, поставил принесенную из дому еду, завернутую в газеты, чтобыне остыла, или подогрел кастрюльку на газовой плитке в дальнем углу архива, итрижды приходилось ему прерывать свое жевание, чтобы зарегистрироватьпокойников, вероятно все же, я пробыл у могилы дольше, чем мне кажется. Ну, чтоже, нашли? Нашел, ответил Рикардо Рейс и, выходя за ворота, повторил: нашел, онтам.