– Здорово, – восхитился я.

– Это что, – сказал Леонид скромно. – Тыдальше смотри.

На кухне снова засвистел кофейник, Фира вышла, слышно было,как звякают чашки. В закатном зареве Леонид сделал еще с полдюжины снимков, всекак на подбор, а Фира позировала хоть и расковано, но помнила, что она – матьпятнадцатилетней дочери: втягивала живот, напрягала мышцы груди, достаточнокрупной, чтобы стремиться обвиснуть как уши спаниеля.

– Ну как? – спросил Леонид горделиво.

Фира внесла поднос с кофе, быстро расставила, улыбаясь,чашки, тарелочки с такими же бутербродами. Щечки ее слегка порозовели, онаукрадкой заглянула в альбом, пытаясь понять, над каким из ее снимков я раскрылот восторга рот.

– Здорово, – повторил я. – Просто здорово!Фира, ты просто молодчина. Глядя на тебя, никто не скажет, что у тебя вообщеесть дочь. А скажи, что есть, и что не в детском садике, а вот-вот замуж, такчелюсти отвиснут до пола.

Она благодарно улыбнулась. Через глубокий вырез платья,когда нагибалась, подвигая ко мне кофе, я мог рассмотреть ее трусики. Живот еевсе еще сохранил очертания живота нерожавшей женщины, хотя и появилисьочаровательные складки.

– Леонид достал меня этими снимками, – пожаловаласьона, но глаза ее смеялись. – Те деньги, что скопили на фрукты, потратил напленку.

– Не скажи, – прогудел Леонид весело. – Нафрукты хватило. А нащелкал только две катушечки по тридцать шесть кадров.

Дальше Фира была во всех позах: стоя, лежа, сидя, сперва –беленькая, затем постепенно покрывалась загаром, а ее фигура словно быподтягивалась, грудь стала выше, а в поясе тоньше, будто Леонид изнурял еенаклонами и скручиваниями, но я знал, что оба слишком ленивы, чтобы дажеподойти близко к тренажерам.

– Ты мог бы подрабатывать фотографом, – заметиля. – Снимки лучше, чем у рядового профессионала.

Леонид развел руками:

– Если закроют мой НИИ, то что делать...

– А как сейчас?

– Идут разговоры.

– Серьезные?

– Как угадать? Жужжат, волнуются. У нас же узкая специализация,таким в условиях нашего дикого рынка найти работу трудно. Мне что, я могу пойтихоть грузчиком, они и раньше зарабатывали больше, чем я, старший научныйсотрудник, доцент, а сейчас и подавно...

– Да грузчики сейчас нарасхват. Особенно в коммерческиеструктуры. Подай, привези, поднеси. К тому же постоянные переезды, чтобы легчеуйти от налогов, замести следы.

На последних снимках Фира выглядела красивой и загадочной.Снимал ее явно в последний день, на лицо уже легла тень близких рабочих будней,но от этого снимки только выиграли. По-прежнему голая, Леонид не признавалпрозрачных пеньюаров и полуспущенных трусиков, но теперь в ней чувствовалсяаристократизм, баронское достоинство.

Обнаженная, она сидела под скалой на берегу моря свободно,слегка раздвинув ноги, резкость была ошеломляющей, я мог рассмотреть каждыйволосок, даже искорки от оранжевого солнца, крупная грудь от купания в холоднойводе напряглась и стояла торчком, вызывающе глядя в объектив краснымиторчащими, как кончики стрел, сосками.

– Как тебе не хочется в Москву, – заметиля. – Здесь в твоих глазах можно прочесть так много!

Она придвинулась, заглядывая в альбом сбоку. От нее вкуснопахло хорошими недорогими духами и чистым телом.

– На этом?

– Рядом. Да и на этом тоже. Но здесь это видно лучше...А вообще снимки просто великолепные. Но заслуга Леонида только наполовину, а тои меньше. Не надо изощряться, чтобы скрыть либо коровье пузо, либо груди, чтобольше похожи... уж не скажу, на что.

Она мило улыбнулась, но в глазах промелькнула грусть:

– Увы, в прошлом году я была получше. А что вследующем?

– Ты всегда будешь молодой и красивой, – бодросказал я положенные слова.

Леонид захлопнул альбом, довольный, как кот, что спер уповара самую крупную рыбу. Фира собрала пустые чашки и тарелки, унесла. Слышнобыло, как полилась вода.

– Оставь, – крикнул Леонид вдогонку. – Я сампомою!

– Я знаю, как ты моешь, – донеслось из кухни.

– Чисто!

– А помада?

– Я ж мою изнутри, – сказал Леонидобиженно, – а про ободок не помню...

Я чувствовал покой и уют в их квартире. Здесь не говорили ополитике, экономике, наркомании или растущей малолетней проституции, а если наэкране появлялась модная певица, то слушали ее песни, а не обсуждали, какпотолстела и почему носит такие короткие платья.

Я все еще потягивал кофе, наслаждался, когда в прихожейраздался звонок. Фира пошла открывать, там раздались голоса, звучные поцелуи.Хрюка, сшибая стулья на пути, понеслась как снаряд встречать гостей. Леонидразвел руками:

– Узнали, что мы вернулись. Ну, придется мне самомуприготовить кофе. Да не в джезве, там вроде бы целая толпа...

Я поморщился, вот теперь как раз и пойдет: как такая-топотолстела, подтяжку лица сделала, бесстыжие платья носит, но все же народ кЛеониду сходится милый, добрый, такой же непрактичный, крутой только вразговорах, а в жизни до слез беспомощный.

Первым на кухню ввалился Богемов, большой, чернобородый,хохочущий, еще издали раскинул руки:

– Леонид, как я рад, что ты вернулся!.. Здравствуйте,Виктор Александрович. Виктор Александрович, я ничего не могу поделать с тойрогатой сволочью, что всякий раз выскакивает из-за угла! Не успею прицелиться,как она бросит гранату и снова прячется! Чем ее вырубить?

Я поинтересовался:

– В каком уровне?

– Да в третьем!

– Все еще? – удивился я. – Ты даешь... Тебенадо сперва послать вперед саперов...

– Да у меня их нет!

– Есть. Еще с прошлого.

– Нет, говорю!.. Или, может быть, такие мелкие, чтоходят всегда по трое?

– Они.

– Черт, если бы знал! А то смотрю, ходит какая-томелочь, а зачем – не понял.

Из комнаты негодующе вскрикнули. Мы обменялись виноватымиусмешками, словно дети, застигнутые за курением родительских сигарет. Сами себявсе трое чувствовали членами некой гонимой секты, вроде баптистов, или нации,вроде евреев, и потому чувствовали друг к другу повышенную симпатию иготовность придти на помощь. Все остальные, в том числе и Фира, полагают, чтокомпьютерные игры – дело детей, но мы-то знаем, что играми их называют сейчас,пока не придумали более точного названия. Это давно не игры, это искусствоболее сложное, чем кино, и уже более дорогое... Впрочем, и кинематограф вначале был не больше, чем забавной игрушкой для придурков.