– Тринадцать, а тебе?

Надо же, он ровесник Тамары! Почему-то Любе казалось, что онгораздо старше. Но раз он ровесник Томы, то тоже, конечно, очень взрослый, каки сестра, и, наверное, такой же умный.

– Мне одиннадцать. А я думала, тебе лет пятнадцать илидаже шестнадцать, – призналась она.

– Это потому, что я высокий, как папа. Мне всегда из-зароста больше лет дают.

– А Родик – это Родион?

– Родислав.

– Как?!

– Родислав, – терпеливо повторил Родик. –Смеяться будешь?

– Почему смеяться? – растерялась Люба.

– А все смеются. Имя необычное.

– Правда, необычное, – согласилась она. – Этотвоя мама придумала?

– Папа. И не придумал вовсе, это старинное русское имя.

– А твой папа – он кто? Ученый?

– Ну да, он филолог. Занимается русской литературойвосемнадцатого века. Это называется русский классицизм. Радищев, Державин,Кантемир, Сумароков – слышала про таких?

– Нет, мы в школе их не проходили.

Люба еще много чего хотела спросить у Родика, но ее дачапочему-то оказалась совсем близко, даже ближе, чем была днем, когда она бегалапредупредить Бабаню, что не будет обедать.

– Здесь мы живем, – грустно сказала она и вежливодобавила: – Спасибо, что проводил.

– Люба…

– Что? – встрепенулась она.

– Я хотел сказать… Ну, в общем, ты молодец. Спасиботебе.

– Да не за что, – смутилась Люба, – я ничегоособенного не сделала.

– Нет, ты не понимаешь… Ты не испугалась, не растерялась,не бросила меня в беде. Мне самому противно, что я оказался таким… Ну, тыпомнишь, я от страха даже крючок на калитке открыть не смог. И укола яиспугался. Мне ужасно стыдно в этом признаваться, получается, что я слабаккакой-то…

– Ничего ты не слабак, – горячо заговорилаона. – Просто ты очень любишь своего папу, и это очень хорошо. Если бы смоим папой такое случилось, я бы тоже растерялась, мне бабушка объясняла, чтокогда несчастье происходит с твоими близкими, то это гораздо страшнее, чемкогда с неблизкими… вот… И еще она говорила, что не зря существует поговорка:«Чужую беду руками разведу, а со своей не справлюсь». Твой папа для тебя самыйблизкий человек, поэтому ты испугался и растерялся, а я же его совсем не знаю,он мне никто, вот я и не растерялась. Если бы такое с моим папой было, а ты бымимо проходил, ты тоже не растерялся бы и помог мне, а я стояла бы как колода иревела от страха. Честное слово, так и было бы.

– Думаешь? – с сомнением произнес Родик.

– Точно тебе говорю. Тебе не должно быть стыдно. Нельзястыдиться того, что любишь своих родителей.

– Ну ладно, – с явным облегчением сказалон. – Но ты все равно молодец. Ну что, пока?

– Пока.

Он помахал Любе рукой, повернулся и ушел.

* * *

– Нет, ты видишь, ты видишь, что она творит, эташмакодявка! – восхищенно ахал Камень. – И откуда что берется, а? Нуты мне скажи, где она таких слов-то набралась в свои одиннадцать лет? Откудатакие мысли в ее головенке? Я бы еще понимал, если б ей лет тридцать было, а то– одиннадцать! Да курам на смех!

– Бабкино воспитание, – деловито объяснил Ворон,ужасно довольный тем обстоятельством, что его рассказ явно понравился Камню,который, совершенно очевидно, всерьез заинтересовался Любой. – Бабка смладых ногтей исподволь внушала обеим внучкам: если хочешь, чтобы люди тебялюбили и дорожили общением с тобой, надо обязательно говорить им то, что онихотят услышать. Тамарке-то эти уроки впрок не пошли, она своим умишком живет,чужую науку не уважает, а Любка, видать, впитала.

– Впитала, ох, впитала, – согласно повторил задругом Камень. – Но у нее какая-то потрясающая интуиция. Хоть режь меня –не поверю, что и с уколом, и с этим последним разговором у нее были четкиесоображения, логика какая-нибудь. Ничего она не соображала, мала еще для такихсоображений-то, тут интуиция сработала, мощнейшая интуиция. Этого никакимвоспитанием не достигнешь, это должно быть от природы.

– От прадеда, от Серафима Силыча. Он среди своихсоратников по купецкому делу зело нюхом выделялся.

– Чем-чем?

– Деловым чутьем, вот чем. Всегда точно угадывал, чтокупить и как продать, ни разу в жизни в проигрыше не оказался. А с ценнымибумагами что творил – это ж уму непостижимо! Все еще покупают, а он уже продаетвтихаря и в ус посмеивается, а потом – хоп! – и все рухнуло, всепрогорели, один Серафим Силыч при деньгах остался, да еще и с прибылью. И увнука его, Николая Дмитриевича, Любкиного папаши, чутье есть, его бандитызнаешь как боятся? Он их насквозь видит, будто мысли читает. Так что у Любкиэто наследственное.

– А у Тамары как с этим делом?

– Ой, – Ворон безнадежно махнул крылом, – уэтого заморыша вообще никак. Никакой интуиции и в помине нету. Она другимберет.

– Чем же, интересно?

– А у нее глаз вострый. Любка-то, она ж слепая, каккурица в сумерках, глазами ничего не замечает, зато умом понимает и сердцемчует, а Томка, наоборот, сердцем холодная, а глаз цепкий, все видит, всеподмечает, любую детальку, каждую мелочишку.

Камень вздохнул и о чем-то задумался. Ворон нетерпеливопереминался на мшистой Каменной макушке, ожидая, когда же тот спросит про семьюРодика. На сей раз Ворон был к отчету готов, но Камень отчего-то не спрашивал.

– Ну, что ты молчишь-то? – раздраженно спросилВорон. – Мне лететь дальше смотреть или еще что-нибудь спросишь?

– Да я вот все думаю про мальчика этого, проРодислава, – Камень снова вздохнул. – Что он за человек? Такоткровенно разговаривать с девчонкой, которую едва знаешь, да еще и младшесебя… Нормальные мальчишки так себя не ведут.

– Много ты знаешь нормальных мальчишек! Только тех, прокоторых я тебе рассказывал, – Ворон и тут не утерпел, не удержался оттого, чтобы лишний раз напомнить, мол, я – твои глаза и уши, и ты без меняникуда. – А вот ты меня спроси, я тебе и объясню, что к чему.

– Объясни.

– Значит, так, – Ворон приосанился и приготовилсядавать подробные пояснения. – У мальчика Родика две основные чертыхарактера, которые были видны с самого раннего детства. Я специально лазилтуда, где пораньше, знал, что ты спросишь. Первая особенность: он не умеет просчитыватьдаже на один шаг вперед. Я только не очень понял: он именно не умеет или умеет,но не считает нужным? Но факт есть факт – он ничего не просчитывает. Вот естьдевочка, во-первых, маленькая, младше на целых два года, то есть по егопредставлениям – совсем мелюзга, от которой в его жизни ничего не зависит и чьемнение для него ничего не значит, и, во-вторых, незнакомая, которую он до этогодня не знал и в упор не видел. Она для него – как тот попутчик в поезде,которому можно рассказать самое сокровенное, потому что на конечной станции ониразойдутся и больше никогда не встретятся. А то, что эта девочка живет насоседней улице, и будет жить на ней до конца лета, и на следующий год, и еще наследующий, и будет постоянно попадаться ему навстречу, – об этом он вообщене подумал. Незнакомая, мелкая – значит, можно с ней фасон не держать. И воттут мы подходим ко второй особенности его характера: он не может долго носить всебе негатив. Ему обязательно нужно выговориться, объясниться, если надо –попросить прощения, признать свою вину, только побыстрее снять конфликт.Конфликтов он совершенно не выносит. Здесь, конечно, конфликта не было, но емубыло неприятно, что какая-то мелкая девчонка оказалась сильнее и расторопнее, иединственный способ, которым он мог избавиться от чувства стыда, было вслух обэтом заявить. Другого способа он не знает.