Старшие братья Анны Серафимовны, Прохор и Григорий, тожепринимали участие в воспитании Николеньки. Советская власть, помня их заслугиперед революцией, купеческих сыновей не только не обижала, но и всяческипривечала, двигала по карьерной лестнице, выдвигала на руководящие посты. ИАнне, вдове геройски погибшего красного командира, внимание оказывалось ипайками, и карточками, и комнату ей выделили в относительно малонаселенномбараке – всего пять соседских семей, вместе с Анной и ее сыном шестьполучается, а ведь другие-то живут, бывает, и по десять семей, и по пятнадцать,если барак или квартира большие. Не только братья Анне помогали, но и товарищимужа не оставляли, навещали, помощь оказывали – кто чем мог. Красный командирДмитрий Головин был для красноармейцев как отец родной, любил солдат, заботилсяо них и, не жалея сил, обучал военному делу, щедро делился всеми знаниями,которыми обладал сам как бывший кадровый царский офицер. Вокруг подрастающегоНиколеньки всегда были мужчины, и Анна Серафимовна не упускала возможностипривить оставшемуся без отца мальчику модели «истинно мужского поведения», какона его понимала, всегда подчеркивала главенство мужчин и их безусловнуюправоту.

Николай вырос жестким, строгим, неулыбчивым, пошел по стопамотца – стал военным. В 1941-м ушел на фронт, в 1943-м с тяжелейшим ранениемоказался в госпитале за Уралом, куда к нему из эвакуации немедленно прибыламать, поселилась поблизости и ежедневно сидела у постели сына. Там она изаприметила санитарку Зиночку.

Зиночка, незатейливая, малообразованная, но простодушная,добрая, искренняя и, что немаловажно, очень красивая, работала в госпитале иискала себе мужа среди военных. Мать ее, работница местной фабрики детскихигрушек, объяснила дочке, что с ее нелюбовью к учебе и получению знанийединственный способ устроиться в жизни более или менее прилично – это хорошовыйти замуж, лучше всего за офицера: и престижно, и зарабатывают они много.Конечно, найти мужа среди артистов или ученых тоже неплохо, даже, может быть, илучше, но тут шансов у Зиночки, прочитавшей в своей жизни хорошо если две-трикнижки, одна из которых – букварь, а вторая – учебник по литературе,практически никаких нет.

Зиночка присматривалась к раненым, ухаживала за ними,помогала писать письма, развлекала разговорами, а сама искала, искала…Попадались красивые, но им чаще всего нужно было только одно, сами знаете что,а она ведь не такая, ей хотелось серьезных отношений и последующего замужества.Были и такие, кто сразу звал замуж, но эти уж тем более доверия у девушки невызывали. А вот старшего лейтенанта Головина Зина выделяла особо, хотя и немогла понять, нравится он ей или нет. Лицо грубое, словно из камня высеченное,никогда не улыбнется, смотрит строго, даже как будто сердито, разговариваетмало, но было в нем что-то, какая-то невидимая, но очень и очень осязаемаясила, которая и притягивала, и одновременно пугала. Зине он никакого особоговнимания не оказывал, и она никак не могла понять, замечает он вообще еекрасоту или не видит ничего, погруженный в какие-то свои мысли. Когда кГоловину приехала мать, Зина глянула на нее – и ахнула! Будто королева ступалапо дощатому полу зауральского госпиталя – такая прямая была у женщины спина,так гордо поднят подбородок, и такое приветливое выражение светилось на тонкомувядшем лице. Зиночка цену своей внешности знала отлично и точно так же отличнознала: начни она кокетничать и пускать в ход весь свой арсенал – никто неустоит, уж сколько раз проверено, но если до того дня она не была уверена, стоитли затевать все это в отношениях с Головиным, то, увидев Анну Серафимовну,сразу решила, что стоит. В матери видна была порода, внутреннее благородство ибезусловная порядочность, и все эти качества не могли не передатьсясыну-офицеру.

Молоденькая санитарка стала все чаще оказываться у постелиНиколая, познакомилась с его матерью, да и самого Головина хоть чуть-чуть даразговорила и вдруг заметила, какой низкий, глубокий и красивый у него голос. Стех пор каждый день она открывала в нем все новые и новые достоинства – томимолетную улыбку, в которой мелькнут ровные белые зубы, то мощный мускулистыйторс, то родинку на шее, при виде которой у Зиночки почему-то сердце защемило.Она и сама не поняла, не уловила тот миг, когда целенаправленныйматримониальный интерес уступил место искренней влюбленности.

Анна же Серафимовна ситуацию оценила быстро, все поняла иначала собирать сведения о влюбленной в ее сына санитарке. Поспрашивала то тут,то там, поузнавала и пришла к выводу, что девушка ни в чем плохом не замечена,себя соблюдает строго, вольностей в отношении себя не допускает, а что мужикивокруг нее вьются – так это естественно, при ее-то внешности было бы странно,если б не вились. Статная, крупная, широкобедрая, рожать будет легко, и грудьхорошая, не маленькая, но и не слишком большая, молока будет много. В глазаНиколеньке заглядывает, каждое его слово ловит – будет покорной и послушнойженой. Убирается быстро и чисто, лежачим больным помогает ловко и споро,переодевает их, белье постельное меняет, значит, по хозяйству будет всеуспевать, у нее в руках все горит. Раненых, которые еще плохо ходят, буквальнона себе таскает, значит, сильная, уставать не будет. Одним словом, отличнаяжена для Николеньки, будет его слушаться, любить, холить и лелеять. И Анна Серафимовнасделала все от нее зависящее, чтобы сын наконец открыл глаза и обратил вниманиена красавицу Зиночку.

Николай поправлялся медленно, ранение было тяжелым, ивремени у Зины было хоть отбавляй, на все хватит. Анна Серафимовна пересталаежедневно приходить в госпиталь только тогда, когда твердо уверилась: у них всеслучилось. Она набралась терпения, дождалась первых признаков беременности уЗины, настояла на немедленной регистрации брака, тут же забрала невестку издома и поселила вместе с собой, а когда Николай наконец выздоровел, они всевместе вернулись в Москву. Последствия ранения не позволили Головину продолжатьвойну на фронте, и как он ни бился, в какие двери ни стучался, ответ был один:ваше состояние здоровья не позволяет принимать участие в боевых действиях. Авот работать в милиции и воевать с бандитами состояние здоровья очень дажепозволяло, и Николай Головин получил приказ продолжать служить Отечеству надругом поприще.

В 1944 году родилась первая девочка, Тамара, Томочка, спустядва года – вторая, Любаша. Головин мечтал о многодетной семье, он хотел иметьчетверых, а то и пятерых, трое из которых были бы непременно сыновьями, и Зинане возражала, она любила детей, беременности переносила легко, но во времявойны им казалось, что вот настанет мир – и жизнь будет легкой и чудесной, иможно будет каждый день радоваться, что войны больше нет, и важнее и сильнееэтой радости ничего никогда не будет, и можно будет спокойно рожать сколькоугодно детей, а оказалось, что жизнь после войны тяжелая, голодная и нищая, ихорошо бы им хотя бы с двумя дочерьми справиться. Жаль, конечно, что сына неполучилось, но и две девочки – тоже очень хорошо. И достаточно.

* * *

Помахивая авоськой, в которой лежали буханка хлеба и полкилосливочного масла, Люба шла из магазина домой и вспоминала разговор двух теток,стоявших перед ней в очереди. Тетки обсуждали какую-то Надьку, которая теперьвынуждена ходить в платке, потому что неделю назад ее в Москве поймалидружинники и налысо обрили. Любе было интересно, она старалась внимательноприслушиваться, но как следует так и не поняла, за что же лишили волос беднуюНадьку. Со слов теток выходило, будто с ней такое сотворили только за то, чтоона приходила в гостиницу, где во время Фестиваля молодежи и студентов жилииностранцы. Этого Люба понять не могла, как ни силилась, и решила спросить уТамары: Тома обязательно должна знать и все объяснить, когда шел фестиваль, онанесколько раз уезжала с дачи в Москву посмотреть, как она сама выразилась,«какие головы носят за границей». Про головы – это не эвфемизм, не случайнаяоговорка, Тамара интересуется прическами и собирается стать парикмахером, онавсе время рисует в своем альбоме женские и мужские головы с по-разномупостриженными и уложенными волосами, а когда девочки ходят в кино назаграничные картины, она за сюжетом вообще не следит, только и смотрит, кто дакак причесан. Тома непременно должна знать, за что же так сурово обходятся сженскими волосами. Или с мужскими тоже? Вот интересно, а парни ходили в эти самыегостиницы? И если ходили, то их что, тоже налысо брили? В общем, все это надобудет спросить у Тамары, только тут главное – правильно выбрать момент, чтобырядом никого не было, ни Бабани, ни мамы с папой. Когда Тома сказала, что хочетпоехать в Москву во время фестиваля, чтобы посмотреть на иностранцев, папастрашно ругался и кричал, чтобы девчонки не смели даже думать об этом, чтобы встолицу – ни ногой, потому что с этим фестивалем там один только блуд и порок.Люба тогда не очень поняла, что такое блуд и порок, наверное, это что-тозаразное, чем болеют иностранцы, но одно уяснила твердо: папа ехать неразрешает. Ей, конечно, очень хотелось поехать, но раз нельзя – значит, нельзя.Тамаре же на отцовские запреты было наплевать, она сказала, что едет в библиотеку,взяла книги и отправилась на электричку. От Бабани это скрыть, конечно, неудалось, да Тамара и не пыталась, она точно знала, что бабушка отцу ни слова нескажет, сердить и расстраивать не захочет. Анна Серафимовна неодобрительнопокачала головой, но внучку отпустила, попросив быть осторожной и внимательной.Тамара ездила «смотреть на иностранцев» целых три раза и каждый развозвращалась взбудораженной, немедленно хваталась за свой альбом и рисовала,рисовала… Люба эти рисунки видела и не переставала удивляться забавным «конскимхвостам», подкрученным концам волос и большим темным очкам почему-то в белойоправе. Тамара и одежду рисовала, и была эта одежда какой-то совершеннонеобыкновенной, ничуточки не похожей на цветастые или в горошек отрезные крепдешиновыеплатьица, к которым так привык Любин глаз. Для Любы идеалом в манере одеватьсябыла мама Зина – большая модница, уделявшая своим нарядам огромное внимание. УЗины была даже своя портниха, шившая ей платья самых модных фасонов. Платьявсегда были очень сложного покроя и обязательно подчеркивали Зинину стройнуюталию. То это было платье со съемным воротником-шалькой с выстроченными под нимзащипами, которое плотно облегало фигуру и дополнялось тонким кожаным ремешком,то очень красивое платье из тонкой шерсти с плиссированной вставкой спереди иширокой юбкой чуть ниже колена, да много было нарядов у Зины, и из штапеля, ииз крепдешина, и из шерсти, и из бархата, и все они казались Любе пределомсовершенства. Она мечтала поскорее вырасти и наряжаться, как мама. А вот то, вочто были одеты иностранцы, совсем на мамины платья не похоже. В Тамариномальбоме Люба видела необыкновенные длинные балахоны, и цветные, и совершеннобелые, и просто куски ткани, плотно обернутые вокруг тела, и квадратные накидкина плечи, и широкополые шляпы, и смешные маленькие круглые шапочки с длиннымиостроносыми козырьками, и узкие синие брюки, про которые сестра говорила, чтоони называются «джинсы». Самое удивительное для Любы было то, что Тамарарисовала женщин в брючках: неужели они так и ходили по улице? Ведь в журнале«Работница», который регулярно приносит домой мама, прямо так и написано: брюкиженщина может носить только на производстве или во время занятий спортом.