— Знаешь, о чем я мечтаю? О тихой, размеренной жизни, сдолгими прогулками, разговорами ни о чем и вечерами у телевизора. Чтобы ты былавсегда рядом и любила меня.

— С двумя последними пунктами — без проблем. Телевизоря терпеть не могу, а к прогулкам обещаю приохотиться.

— Отлично. Вот сегодня и начнем. Я пошел бриться, а тыпока подумай, куда мы поедем.

Когда он вернулся из ванной, у меня уже был план. Я даженашла карту области и проложила маршрут, о чем с гордостью сообщила Глебу.Поездка в самом деле удалась. Мы немного погуляли в лесу, еще голому в этовремя года, затем выехали к реке (отправились мы на “Шевроле” Глеба, моя машинатам не прошла бы) и устроились на высоком берегу.

— Если тебя интересует болото, оно в нескольких метрахотсюда, — сообщила я, разливая чай из термоса.

— Идеальное место, — усмехнулся он. Через час,стоя на краю обрыва, Глеб вновь повторил эту фразу:

— Идеальное место.

— Идеальное для чего? — отозвалась я, закончивуборку после нашего импровизированного пикника.

— Ну, например, достаточно легонько толкнуть человека сэтого обрыва и… А тут еще болото по соседству. Загнал в него машину, и вообщеникаких следов.

— Кого ты собрался убить? — с притворнойсуровостью спросила я. — Если меня, подожди бракосочетания, тогда получишьнаследство. А так, что за радость?

— Про наследство я и забыл. Зато тебе и регистрацииждать ни к чему.

— Если ты будешь так шутить, я в самом деле столкнутебя с обрыва, просто для того, чтоб не слушать всякие глупости.

Я направилась к машине, потому что шутка Глеба в самом делемне не понравилась. Он догнал меня возле “Шевроле”, у него было странноевыражение лица… Трудно объяснить… Он начал меня раздевать, прямо там, внескольких метрах от обрыва, под хмурым мартовским небом, на холодном ветру… Мызанимались любовью до самого вечера, и покидать этот богом забытый уголок намсовсем не хотелось…

— Он вел себя странно, — вслух сказала я, закончиввспоминать. Я сидела на полу в обнимку с его курткой и повторила торопливо,точно это могло подогнать мою мысль:

— Вот-вот, иногда он вел себя странно… Но это необъясняет, почему он погиб.

Я огляделась еще раз. Кажется, я проверила все, никакихрезультатов. Невозможно, чтобы у Глеба за эти месяцы появились какие-то дела, ая о них не узнала. Впрочем, три месяца назад он вдруг увлекся рыбалкой. Меня ссобой ни разу не приглашал. А что, если это как-то связано с его прошлым?Конечно, просто так уйти из дома, да еще на пару дней он не мог, вот и придумалсебе хобби.

— Должно быть что-то, — пробормотала я и судвоенной энергией продолжила обыск. Отодвинула софу, сняла картину, даже стеныпростучала и оторвала плинтусы. Ничего. Нетронутым остался лишь письменныйстол, который я осматривала в прошлый раз. Я опять выдвинула ящики, тщательнопролистала все бумаги, затем встала на колени и начала водить рукой по верхнейдоске и вот тут… что-то нащупала. Изловчившись, я заглянула внутрь и увиделаклочок бумаги, приклеенный скотчем к обратной стороне столешницы ближе кправому углу. В сильнейшем волнении я извлекла находку. Листок бумаги былсовсем крохотный, квадратик в клеточку, аккуратно вырезанный из тетрадноголиста. “Деревягин Александр Иванович”, — было написано на нем почеркомГлеба. И больше ничего. Никаких объяснений. Фамилия, имя, отчество неизвестногочеловека, которые Глеб, записав, зачем-то тщательно спрятал. Находка ничего необъясняла, скорее это даже походило на издевательство. Я с досадой отшвырнулалисток, затем подумала, подняла его и сожгла в пепельнице. На память я нежалуюсь, а береженого, как известно, бог бережет.

Следующие несколько дней растянулись в вечность. Хотястараниями Володи я и была избавлена от забот о похоронах, лучше от этого нестало, а возможно, было даже хуже, заботы отвлекают от горя.

В пятницу Глеба кремировали. К моему удивлению, народусобралось немало, за прошедший год мы уже успели обрасти знакомыми. Ихприсутствие меня тяготило. Я стояла в большом зале рядом с гробом иотказывалась верить в реальность происходящего В момент прощания я неиспытывала ничего, кроме чувства какой-то досады, хотелось, чтобы все поскореезакончилось. А получив урну с прахом покойного, я едва не хихикнула: это все,что осталось от моего счастья? Верх нелепости. Выходя на улицу, я услышала, каккто-то из служащих пошутил: “Покойный кремирован дважды” Но даже циничная шуткане нашла отклика в моей душе: ни возмущения, ни обиды.

Поминки оказались мучительнее похорон, надо было что-тоговорить, выслушивать чужие речи… Когда все кончилось, я с облегчениемвздохнула. Володя и Светлана намеревались остаться у меня, но я категорическиотказалась от их предложения.

Всю ночь я не спала, чутко прислушиваясь. Вдруг рассказы одушах умерших не такая уж чепуха и Глеб даст мне знак? В квартире стояламертвая тишина, лишь холодильник работал на кухне, а я тихо заревела и таквстретила рассвет.

К обеду приехала Светлана, держа под мышкой сверток.

— Что это? — удивилась я.

— Я подумала… не знаю, может, стоило показать тебепозднее…

— Что это? — повторила я нетерпеливо, и она началараспаковывать сверток. Стало ясно, это картина или большая фотография в рамке.Наконец, завершив работу, Светлана приставила рамку к спинке дивана, и яувидела портрет Глеба, выполненный карандашом. Кое в чем неизвестный художникошибся, но сходство, безусловно, было.

— Откуда это? — спросила я, удивляясь своемуспокойствию.

— Олег Кондрашов… он ведь не всегда бизнесом занимался…Вообще-то, он художник. Ты не знала? Я попросила его, и он нарисовал по памяти.

— Спасибо, — немного подумав, ответила я.

Светлана, выпив со мной кофе, уехала, а я устроилась вкресле напротив портрета и принялась рыться в своих воспоминаниях, но теперьуже не обливалась слезами, а оценивала некоторые события весьма критически.Влюбленные женщины, как известно, дуры, и я, к сожалению, не являласьисключением Сознавать это было необидно, даже скорее удивительно, так как досего времени я считала себя весьма здравомыслящим человеком. Где-то через паручасов я позвонила Федору.

— Я хочу приехать, — сказала я твердо.

— Сюда? Может, встретимся как обычно?

— Мне необходимо кое-что проверить.

— Что ж, приезжай.