– Да, – согласился он печально, – это почтиневозможно. Если произошло случайное убийство, то невозможно вовсе. Ксожалению, даже тела мы не найдем. Да вы наверняка предпринимали все мыслимыешаги, искали среди тел…

– Тогда что же…

– Что я собираюсь делать? Видите ли, есть возможность,что исчезновение вашей дочери не было случайным. И тогда должны были остатьсяследы.

– Какие следы? До вас работало столько человек…

– Не имеет значения. Я работаю лучше. – В егоголосе не звучало ни самодовольства, ни похвальбы. – Если что-то осталось,то я смогу их найти. Но вы должны понимать, что мы ищем.

Повисла тишина. Молодой человек терпеливо ждал. НаконецЕвгения Генриховна произнесла почти спокойно:

– Могилу. Я хочу, чтобы вы нашли могилу.

– Вы понимаете, что…

– Да. Я понимаю. Если возможно.

– Хорошо.

Он собрал бумаги, попрощался кивком и вышел. ЕвгенияГенриховна осталась сидеть за столом, глядя в окно, за которым летел мокрыйфевральский снег. «Гонорар, – вспомнила она. – Мы же не обсудили егогонорар». Она хотела позвонить Мальчику Жоре, чтобы он вернул Илюшина, но тутже поняла. Этот юноша специально не стал говорить о деньгах. Пожалуй, она егонедооценила.

– Мам, ищи меня, я спрятался! – неожиданнораздался за дверью пронзительный голос.

Евгения Генриховна потерла лоб рукой и подумала, что сегоднястоит забыть о принципах и ретироваться из собственного дома. И тут зазвонилтелефон.

Наташа с Тимом играли в прятки, когда Евгения Генриховнавышла из своего кабинета на втором этаже и быстро прошла мимо них. Наташа какраз нашла Тима, и теперь он радостно барахтался у нее в руках, сопя иповизгивая.

– А я ужасная лисица, я съем маленькогокрольчонка! – страшным голосом пообещала Наташа, и заметила свекровь: –Ой, добрый день!

– Добрый день, – сдержанно улыбнулась та.

– Тима, что нужно сказать?

– Добрый день, – послушно повторил мальчик. –Мам, а это кто?

Евгения Генриховна остановилась на верхней ступенькелестницы, ожидая ответа Наташи. Замечательно! Просто замечательно! Чужойбайстрюк в ее собственном доме интересуется, кто она такая! Причем его мать ужедва месяца проживает здесь с ним, вполне могла бы объяснить своему отпрыску,кто есть кто. Впрочем, что с нее взять…

– Наверное, куница, – прервал ее мысли голосневестки. – А может быть, и белка.

– Нет, не белка! – Пронзительный голос мальчишкизаставлял Евгению Генриховну морщиться. Господи, почему он не можетразговаривать, как обычные дети? – Я знаю, кто это! Это… это…

– Да? – с улыбкой посмотрела на него ЕвгенияГенриховна. – Ну, Тимофей, скажи, кто я?

– Вы – баба Женя! – торжествующе заявилмальчик. – А вовсе никакая не куница! А я от вас все равно спрячусь, вонза той занавеской.

Он вырвался из рук матери и убежал. Наташа осталась стоять,чувствуя себя крайне неловко.

– Я – баба Женя… – задумчиво произнесла ЕвгенияГенриховна. – Прекрасно. Чем дольше живу, тем больше нового узнаю о себе.

Наташа не сдержалась и хихикнула. Свекровь без улыбкивзглянула на нее, кивнула и стала величественно спускаться вниз по лестнице.

– Ты представляешь, Тима твою маму назвал сегодня бабойЖеней. – Наташу разбирал судорожный смех.

– Ты что, серьезно? – Эдик недоверчиво взглянул нанее. – Откуда он взял такое?

– Да ты же сам и сказал, забыл?

– А, ну да, точно. Елки-палки, я же не думал, что онпри ней скажет…

– Эдя, маленькие дети всегда все повторяют. А потом,как ему еще ее называть?

– Ну, хотя бы тетя Женя, что ли… Тьфу, тоже звучиткак-то… не очень. Наташ, и как мама отреагировала?

– Да, по-моему, с юмором. Во всяком случае, не рассердилась.

Эдик задумался, потом погладил жену по руке.

– Знаешь, пусть называет ее бабой Женей. Есть у меняслабая надежда, что у мамы запустится механизм любви к внукам.

– Но ведь Тима не ее внук, – возразила Наташа.

– Теперь – ее, – решительно сказал Эдик. –Вот пусть и привыкает. Честно говоря, мне кажется, что через год она с Тимошкойтак будет нянчиться, что мы ее оторвать от него не сможем.

Наташа в сомнении покачала головой – подобная перспективаказалась ей очень и очень маловероятной. Хотя… чем черт не шутит?

Вечером Евгения Генриховна сидела в своем офисе, куда онаприехала час назад. День был переполнен отвратительными Знаками, и вот теперьони начинали подтверждаться: только что сидящий перед ней пожилой мужчинапроизнес фразу, которую не мог, не должен был говорить: «Боюсь, что нампридется уступить».

– Сергей Давыдович, – заговорила она наконец,побарабанив пальцами по столу, – я вас не совсем понимаю.

– Я сам, Евгения Генриховна, ничего не понимаю, –отозвался тот. – Старый, видимо, стал, раз ничего толком узнать не могу –ни кто он, ни откуда вылез, ни чем занимается. Но вот в одном меня убедили – сним лучше не связываться.

– Кто убедил? – сухо поинтересовалась женщина.

– Не имеет значения, но, уверяю вас, человек очень иочень осведомленный. – И Сергей Давыдович показал пальцем куда-то впотолок.

В комнате опять наступило молчание.

– М-да, как-то не обнадеживающе год начинается, –пробормотала словно про себя Евгения Генриховна. – Ну что ж, я подумаю.Спасибо, Сергей Давыдович, вы свободны.

Пожилой мужчина вышел, а она подошла к окну, за которымвиднелся небольшой заснеженный сквер, и глубоко задумалась. Вот теперь деладействительно пошли хуже некуда. А самое главное – непонятно почему. Хотя, еслиучесть все Знаки, которые посылала ей судьба…

Против воли Евгения Генриховна вспомнила белобрысогомальчишку, постоянно крутящегося по вечерам в ее гостиной. Конечно, а где жеему еще крутиться – ведь это теперь и его дом, как выразился неожиданнопоглупевший Эдик. Позволить окрутить себя нищей провинциалке с байстрюком –такого она от сына не ожидала. Вот Элина никогда бы…

Евгения Генриховна силой заставила себя выкинуть из головымысли о дочери. Сейчас ей требуется вся сила, весь ум, потому что под угрозупопало не просто семейное благополучие, а дело, которым она занималась. Нопочему же именно сейчас? В памяти ее опять всплыла смеющаяся детскаяфизиономия, и она поморщилась. Мальчик с идиотским именем Тимофей раздражал еегораздо больше, чем его простоватая мамаша, – хотя, приходилось признать,за последнее время она приобрела некоторый лоск, – раздражал так сильно,что она еле сдерживалась, чтобы не закричать на него или на своего собственногосына, который нянчился с ним по вечерам, как с родным ребенком. Нет, госпожаГольц ни на кого не повышала голос – она была слишком хорошо воспитана, а крометого – не возникало надобности. Но, заслышав Тимошу, пискляво выкрикивающегочто-нибудь вроде «Мам, иди сюда! Ну, посмотри!», ей хотелось сначала накричатьна глупого невоспитанного мальчишку, орущего по всему дому, а потом схватить забелобрысые кудрявые волосы и вытащить за дверь.