Глядя на стоящего рядом с Тамарой Григория, который совсемне знал Зинаиду Васильевну, видел ее только один раз, но зато слышал от жены,что мать была категорически против их брака, и который все-таки счел нужнымприехать хотя бы для того, чтобы поддержать Тамару, Люба вдруг отчетливопоняла, что больше не будет встречаться с Олегом. Никогда.

Прошло две недели со дня смерти Зинаиды Васильевны, иРодислав снова поставил перед Любой вопрос о своем ночном отсутствии. Что ж,договор есть, его никто не отменял, и смерть мамы Зины ни на что не повлияла.Люба молча кивнула, но почувствовала внутри болезненный укол. Это у нее всекончено с Олегом, она больше никогда не поедет к нему, а у Родислава всепродолжается. Но у нее была слабая надежда на то, что продолжаться роман мужабудет не очень долго, ведь если он мог две недели не ездить к Лизе, значит, онне особенно горит этой любовью. Конечно, раньше он ездил к ней по три-четырераза в неделю, а вот пропустил две недели – и ничего. Люба даже втайненадеялась, что, может быть, Лизе не понравится такое долгое отсутствиевозлюбленного, она закатит сцену, и тонкий и умный Родислав не сможет смиритьсяс подобной душевной черствостью подруги и уйдет, хлопнув дверью. Онипоссорятся, сначала на время, а потом и навсегда. И можно будет прекратить этотчудовищный договор, и все войдет в свою колею, и они снова станут образцовымисупругами, станут на самом деле, а не для видимости.

Когда Родислав ушел, Люба загадала: если вернется часа черездва-три, значит, у нее еще есть надежда. Она не спала всю ночь, смотрела начасы, прислушивалась к шуму спускающегося и поднимающегося лифта, то и делоподходила к окну и выглядывала на улицу. Но Родислав вернулся, как и раньше, вполовине седьмого. Надежда рухнула, они не поссорились.

Маленькой Леле родители постарались объяснить про бабушку всамых мягких и деликатных выражениях. Девочка не заплакала, как обычно делала,когда ей бывало кого-нибудь очень жалко, а только сильно побледнела исхватилась за край стола, словно готова была вот-вот упасть. Родислав подхватилее на руки, прижал к себе, забормотал что-то ласковое и утешительнее, но Лелявырвалась и убежала в детскую. Когда через минуту следом за ней туда вошлаЛюба, девочка лежала в своей кроватке, отвернувшись к стене.

– Лелечка, – позвала Люба.

– Не мешай мне, – послышался ответ. – У менягоре, я буду страдать.

Ошеломленная Люба несколько минут стояла молча, не зная, какреагировать.

– Ты будешь плакать? – осторожно спросила она.

– Нет, я буду страдать. По-настоящему.

– Это как? Все страдают по-разному. Одни тихонькоплачут, другие кричат.

– Я не буду плакать и кричать, – заявилаЛеля. – Я буду страдать молча.

– Лелечка, это неправильно, – мягко сказалаЛюба. – Нельзя страдать молча. Если тебе больно, если ты переживаешь, тебеобязательно надо рассказать об этом мне или папе, потому мы самые близкие длятебя люди. Мы тебя утешим, поддержим тебя, может быть, что-то объясним, чтобыты страдала не так сильно. Ты страдаешь из-за того, что тебе жалко бабушку? Нускажи же, не молчи.

– Мне жалко тебя, папу и себя. И еще дедушку и Колю. Итетю Тому с дядей Гришей. Потому что вы все страдаете. Ты плачешь, я слышала.Тетя Тома тоже плачет. Колька ходит грустный. Вам всем плохо, потому чтобабушки больше нет. И мне всех вас жалко.

Леля произнесла эту длинную тираду, не поворачиваясь, и Любане могла видеть выражения ее личика. Она встала на колени рядом с кроватью,повернула дочь к себе и крепко обняла.

– Солнышко мое, девочка моя, я не хочу, чтобы тыстрадала. Мы с папой этого не хотим. Не нужно нас жалеть, мы взрослые исильные, мы справимся, и все будет хорошо. Только дай мне слово, что ты небудешь больше лежать лицом к стенке и молча страдать, ладно? Договорились?

– Нет, – прозвучало в ответ. – Я будустрадать. И буду вас жалеть.

Люба долго уговаривала ее, но Леля так и лежала,отвернувшись к стене, пока не уснула.

На следующий день Любе на работу позвонили из детского сада.

– Любовь Николаевна, что с вашей девочкой? Она ни с кемне играет, даже не разговаривает, взяла стульчик, уселась в углу лицом к стенеи сидит. Она не заболела?

– А лоб вы трогали? – забеспокоилась Люба. –Температуру ей измеряли?

– Температуры нет, но вид у Лели болезненный. Наверное,будет лучше, если вы ее заберете из садика прямо сейчас.

Люба бегом помчалась к начальнику отдела.

– Ну что это такое, Любовь Николаевна! –возмутился начальник. – Вы только-только вышли с больничного по уходу заребенком – и опять? Что на этот раз? Простуда? Грипп? Скарлатина?

– Я не знаю, – расстроенно ответила Люба. –Мне только что из детского сада позвонили, с Лелей что-то не в порядке.Отпустите меня, пожалуйста, я заберу ее домой, а завтра все, может быть, ипройдет. Я уверена, что это не грипп и не простуда, это нервное, она переживаетиз-за смерти бабушки..

– В прошлый раз было то же самое, – недовольнопроворчал начальник планово-экономического отдела. – Она у вас переживалаиз-за того, что все в доме плачут. Ладно, идите. Но было бы лучше, если бызавтра вы были на работе, а не звонили мне, что у вас опять больничный.

– Я постараюсь!

Люба домчалась до детского сада и забрала дочку. Леля и всамом деле выглядела не лучшим образом, даже хуже, чем накануне, когда ейобъяснили, что бабушки больше нет.

– У тебя что-нибудь болит? – тревожно спрашивалаЛюба. – Голова? Горло? Животик?

– Ничего не болит. Мне плакать хочется.

– Ну так поплачь, – разрешила Люба.

Девочка расплакалась, потом у нее, как обычно, подняласьтемпература, и Люба всю ночь просидела в детской, на полу, рядом с Лелинойкроваткой, то и дело щупая лобик и прислушиваясь к дыханию дочери. Но к утрувсе прошло. Леля была по-прежнему грустной, однако выглядела она получше,температуры не было, и бледность исчезла.

– Родик, я не могу сейчас снова брать больничный, меняначальник убьет, – сказала она мужу. – А вести Лельку сегодня в сад яеще побаиваюсь.

– Никаких проблем, – тут же отозвалсяРодислав, – иди на работу, я посижу с ней. У меня сегодня нет занятий. Адаже если бы и были – всегда можно прогулять.

«Он хороший муж, – говорила себе Люба, трясясь в вагонеметро, – внимательный, заботливый, добрый. Он не отстраняется ни от меня,ни от детей. ТАМ все не очень серьезно, ТАМ все скоро кончится. Родик дорожитнашей семьей и нашим браком, просто у него помрачение рассудка, точно такое же,как было у меня с Олегом. Но у меня прошло. И у него пройдет. Может быть, нетак скоро, как у меня, но рано или поздно пройдет. Он хороший отец, он любитнаших детей и не променяет их ни на какую Лизу, будь она хоть трижды красавицаи умница». Ей сейчас трудно было даже представить и вспомнить свое состояниетогда, в начале лета, когда Родислав показался ей стареющим, несвежим ипомятым, когда она вдруг увидела дефекты его внешности и сравнивала ее свнешностью Олега, молодого, подтянутого и гладкого, когда муж внезапно стал длянее скучен и тягостен. «Как я могла так подумать? – недоумевалаона. – Как я могла смотреть на Родика такими глазами? У меня, наверное, вголове помутилось. На меня тогда наваждение нашло».