слышать, как студенты покидают университет и направляются на главную улицу, по барам и клубам. На мгновение я задумываюсь о том, слышу ли я легендорожденных. Может, они снова пошли в ту пивную, чтобы отметить окончание Испытаний.

Я представляю бал, хотя это и больно. Огромная комната, сотни людей в официальной одежде. Сцена. Когда я представляю Ника в смокинге и галстуке-бабочке, желание заставляет меня свернуться клубком. Я представляю его, напоминая себе о потере. Я вижу его. Высокий, красивый и – на несколько секунд, на мгновение – мой.

На другом конце комнаты ровно и спокойно сопит Элис. Я знаю, что она права. Мне не хватает гомеостазиса. Мне не хватает равновесия, какие бы факторы на меня ни влияли. Патрисия понимала это, видела это, но не пыталась ничего с этим сделать.

Теперь я поняла, что моя агония – это жажда. Ей не нужна истина. На самом деле нет. Ей просто нужно питаться скорбью, пока других эмоций не останется.

В пятницу утром, незадолго до восьми, звонит папа. Он знает, что в пятницу у меня нет утренних занятий, но редко звонит до полудня, особенно накануне выходных, когда в его мастерской много клиентов.

– Папа? – говорю я, придерживая телефон щекой и натягивая джинсы.

– Привет, доча. – Я ожидаю услышать глухое звяканье инструмента, упавшего на бетон, и высокое жужжание пневматических щипцов, но не замечаю ничего такого. – Занята?

– Не. Первое занятие в десять. А что?

– Позавтракай со мной. Угощаю.

Я усмехаюсь:

– Ах, если бы.

– Нет уж. Встретимся внизу, и прихвати свои книги.

Я застываю.

– Ты приехал?

– Ага. Сижу на стоянке.

– …зачем ты приехал?

– О, просто мимо проезжал.

Сюда четыре часа езды, и, если он здесь, значит, отпросился с работы. Никакого «мимо проезжал». Я закрываю глаза и вздыхаю.

– Элис.

– Хорошая подруга, – продолжает он, добродушно усмехнувшись. – Лучше поспеши, пока один из этих контролеров на стоянке не выписал мне штраф.

Папа работал с машинами всю жизнь. Начал сотрудником автомастерской, а десять лет назад его повысили до менеджера. Он по-прежнему время от времени занимается ремонтом – об этом свидетельствует неизменная черно-серая линия грязи у него под ногтями и едва заметные масляные отпечатки пальцев на обивке двери его авто. Он ростом с меня, крепко сложенный, и если он не надевает фирменные футболку-поло и штаны-хаки своей мастерской, то носит спортивный костюм и кепку. Кожа у него насыщенного землисто-коричневого цвета, как осыпавшиеся сосновые иголки. Когда я открываю пассажирскую дверь, он улыбается, и улыбка окрашивает все его лицо, а в уголках глаз появляются задорные морщинки.

– Пристегнись. – Он мельком смотрит на мою талию, а затем в боковое зеркало, и мы выезжаем на дорогу. Сегодня на нем спортивный костюм в черную и синюю полоску. Белая кепка с синей эмблемой Tar Heel.

В машине пахнет домом. Я ожидаю, что почувствую в груди укол боли, и действительно чувствую, но тепло прогоняет его.

В Waffle House[18] воздух пропитан запахом сиропа и застоявшегося кофе. Слева от нас столики, по большей части пустые, справа – покрытая пятнами серая стойка. Тихий шепот, шипение сковородки на кухне, негромкая музыка из музыкального автомата напоминают мне, что за пределами университета есть жизнь. Женщина за стойкой едва поднимает взгляд, когда мы входим.

Папа ведет нас к пустому столику, который выглядит наименее липким. Красные подушки шипят и вздыхают, когда мы забираемся на них, а под скрипучим столом – целое созвездие крошек.

Официантка подходит к нам, одну руку засунув под черный фартук, а в другой сжимая пару покрытых пятнами меню.

– Я Шерил. Сегодня я буду вас обслуживать. Вот меню. Давайте начнем с напитков? – Она достает блокнот и ждет, наблюдая за нами из-под черного козырька.

Папа пролистывает меню, затем возвращает его ей.

– Кофе, пожалуйста. Черный. И, пожалуйста, вафлю с копченой ветчиной и хэшбрауны с луком и сыром, большую порцию.

– А что тебе, дорогуша?

Я тоже передаю ей меню.

– Большой апельсиновый сок. Вафлю с пеканом и хэшбрауны с луком и сыром, обычную порцию, и поперчите, пожалуйста.

Папа дожидается, пока Шерил не окажется по другую сторону стойки, и только тогда откидывается назад и смотрит мне в глаза. Молчание кажется вечным. Таким, в котором все сказанное будет казаться в десять раз громче.

Я стараюсь не смотреть ему в глаза и рассматриваю коллекцию приправ на краю стола. Тут стандартный набор: А1, Heinz – горчица и кетчуп, соль, перец и сахарница, достаточно тяжелая, чтобы использовать ее в качалке. Я морщу нос, заметив бутылочку табаско, – техасский соус или ничего. Слава богу, что чуть дальше находится и он.

– Мне все из тебя вытягивать? – папин голос тихий и размеренный, более медленный, чем по телефону. Он помогает расслабиться той части меня, которая всегда напряжена, когда я в университете, хотя сами его слова заставляют неловко поерзать в кресле.

– Подкупаешь меня картошкой, чтобы не пришлось?

– Ага.

– Это нечестно.

– Жизнь нечестная. – Его голос становится резким. – Хочешь, чтобы я еще раз спросил?

Я с трудом сглатываю.

– Нет, сэр.

Он принюхивается, благодарно кивая Шерил, которая приносит нам напитки. У меня дрожит нижняя губа. В груди все сжимается. Я не хочу врать снова. Не могу. Но я не могу подвергнуть его риску, рассказав правду. Руки Ордена – и мои ошибки – по-прежнему сжимаются на моей шее, и они могут задушить меня в любой момент. Слезы, которые я сдерживала с тех пор как услышала по телефону его голос, заполняют глаза, и я смотрю в стакан с апельсиновым соком, чтобы их скрыть.

– Бри, – тихо говорит папа. Он протянул через стол свою загрубевшую от работы руку. Я качаю головой, отказываясь поднять взгляд. – Посмотри на меня, доча. Можем вернуться домой, если хочешь. Я заберу тебя сегодня, но пусть лучше дело будет не в том, что декан тебя напугал.

Я смотрю на него в потрясении, пока Шерил расставляет на столе еду.

– Что?

– Элис говорит, ты учишься изо всех сил, сама на себя не похожа. Я отправил тебя не для того, чтобы ты в землю зарылась. Голос декана звучал так, будто он считает себя лучше нас. Просто не хочу, чтобы ты делала все это из-за него.

Говоря это, папа намазывает масло на вафлю сердитыми резкими движениями.

Папа никогда не учился в колледже. У него никогда и не было такой возможности, на самом-то деле. Но теперь я задумалась, жалеет ли он об этом или думает, что,