Считая для себя недопустимым отказ от участия в рассмотрении церковных дел, император св. Мануил II Палеолог настаивал в 1396 г. на том, чтобы в состав патриаршего синода в обязательном порядке входили представители василевса при рассмотрении судебных дел[695]. И его требование было, конечно, удовлетворено.

XIII, XIV и XV века прошли под знаменем унии, активно продвигаемой почти всеми без исключения Византийскими императорами. Но при всем негативном отношении византийского общества к вопросу воссоединения с Римской церковью, авторитет василевса никак не пострадал. Соборы анафематствовали униатов, но не касались фигуры императора. Унии и ереси осуждались, но никто не посмел поставить под сомнение или очернить роль царя в этом вопросе, как будто его вообще не существовало. История Византии начиналась с культа православных царей, им же она и завершалась.

II. Престолонаследие

и преемственность царской власти

От возможного (и, конечно, совершенно необоснованного) упрека в обожествлении личности конкретного царя в Византии, словно по заказу, сами собой сформировались и просуществовали до конца ее дней две устойчивые традиции, позволившие сохранить высочайшее значение императорского служения, но в то же время четко разделить идеал и образ от конкретного человека, его носителя.

В частности, именно в Византии считалось нормальным, когда императорами признавались одновременно двое и более лиц, что в условиях христианского монотеизма кардинально препятствовало обожествлению конкретного царя. В этой специфической форме монархического правления нет ничего удивительного или искусственного. По устойчивой идеологической доктрине, сложившейся в Византии, царь являлся преемником Христа на земле, Его образом, столпом и основанием Империи, если перефразировать известный Евангельский стих. А потому каждый носитель царской власти должен был соответствовать своему высокому предназначению.

Когда конкретный самодержец не мог по различным причинам (объективным и субъективным) быть настоящим царем, т.е. исполнять то служение, для которого Господь его призвал, в дело вступал другой человек, подкрепляющий своими достоинствами сотоварища. Оба лица – император и соимператор совокупно олицетворяли царскую власть и совместно управляли государством как один высший орган управления. Внутреннее распределение между ними полномочий и их объем зависел, опять же, от конкретных лиц и условий, а потому никогда не определялся заранее. Тем более письменно.

В некоторых случаях во избежание внутренних неурядиц Византия допускала наличие на троне почти неограниченного количества царей. Интересный пример – краткий период примирения императрицы Анны Савойской и Иоанна VI Кантакузена, о котором также речь пойдет впереди. Тогда на престоле оказалось сразу 5 царей: Анна Савойская, Иоанн VI Кантакузен и его супругацарица Ирина, Иоанн V Палеолог и его жена императрица Елена Кантакузен. Затем к ним присоединится Матфей, сын Кантакузена, венчанный Константинопольским патриархом на царство, но реально так и не приступивший к царскому служению.

«Многоцарствие», как форма единоличного императорского служения, применялось также в тех случаях, когда необходимо было обеспечить нормальную преемственность царской власти. Действующий император при своей жизни венчал как соимператора сына или внука, дочь или вообще постороннего человека. И те после совершения таинства венчания и коронации становились легитимными василевсами, естественным образом входя во власть после смерти «старшего» императора. Случалось, что это событие носило опережающий характер. В частности, из опасения захвата царской власти какимлибо дерзким узурпатором. При этом набор признаков, определявших легитимность нового монарха и правомерность его венчания, был чрезвычайно широк и разнообразен.

Нет, конечно, передача престола по наследству в народном правосознании и в политической культуре Византийской империи считалась наиболее правильной. И само понятие «легитимность власти» связывали, как правило, с родством. Например, при противостоянии Константина V Исавра с Артаваздом азиатские фемы выступили за законного императора, сына и наследника Льва III Исавра, хотя на стороне узурпатора была столица и Римский епископ. Еще более характерно следы этого неписаного права проявились в царствование Македонской династии. Да и сами монархи говорили о преемстве по кровной линии, как о наиболее естественном и легитимном способе занятия императорского престола[696]. Но и родство трактовалось поразному, а могло и вообще не учитываться.

Хрестоматийный пример косвенного династического родства – Андроник I и юный Алексей II Комнины, когда государство во имя «общего блага» согласилось признать дядю царственного юноши полноправным императором. Однако Михаил VIII Палеолог, ставший соправителем юного Иоанна IV Ласкариса, был выдвинут обществом как лицо, наиболее отвечающее по своим личным качествам задачам современности. Он приходился лишь дальним родственником правящей династии Ласкаридов, и при его воцарении доминировали другие мотивы. А Иоанн VI Кантакузен вообще не являлся родственником царя Андроника III Палеолога, но именно он по «праву духовного родства» с покойным василевсом считался вполне легитимным преемником его власти. При условии, конечно, сохранения права на царство юного Иоанна V Палеолога.

По устоявшейся в византийском правосознании парадигме легитимность могла быть дарована только конкретной личности. Никакое обстоятельство не оправдывает вручение этого высшего дара конкретной семье. Мотив совершенно понятен: в силу старых республиканских убеждений, сохранившихся вплоть до последних лет существования Византии, власть обреталась в силу делегирования ее Богом и римским народом. Кроме того, она существует в государстве и для государства.

Семейная преемственность власти от отца к сыну была легко принята на Западе, где семейные владения становятся самостоятельными (или почти самостоятельными) государствами. В Византии, где раздробленность никогда не принимала таких жестких форм, подобный способ преемственности власти не находил широкой поддержки. Византийская империя существовала как бы независимо от императора. И династия, по одному остроумному суждению, никогда не была в Византии чемто бульшим, чем случайным следствием личной судьбы, «родовым продолжением персональной удачи»[697].

Правда, нередко отсутствие четкого закона о престолонаследии создавало многие трудности, и Михаилу VIII, Андронику II, Иоанну V, св. Мануилу II и Иоанну VIII Палеологам пришлось предпринять серьезные усилия, чтобы обеспечить преемственность трона тому лицу, на которого пал их выбор. Однако в подавляющем большинстве случаев столь удивительная практика оказывалась спасительной для Византии.