Семейные связи могли указать на богоизбранного, предназначенного Провидением человека, каковым являлся царь в глазах византийцев. Однако Божественный выбор мог проявиться и подругому, например, посредством того, что сегодня нами квалифицировалось бы как узурпация. Эти две юридически несовместимые точки зрения – законного династического престолонаследия и «провиденциальной узурпации» – в Византийской империи всегда удивительным образом сосуществовали.

Наряду с этим следует учесть другой феномен византийского политического сознания – несоответствие высокой идеи Византийского царя и политической практики, при которой жизнь конкретного василевса подчас не стоила ничего. Царей убивают, казнят, свергают с трона, ослепляют. Это противоречие можно объяснить тем, что, чем выше образ, тем бульшие требования предъявляются к его носителю. А, разочаровавшись, византийцы довольно легко и нередко безжалостно отклоняли «ошибочную» фигуру, надеясь в следующем претенденте найти «настоящего» царя.

Итак, подытожим: идея царской власти допускала «многоцарствие», передача власти по наследственной линии (причем наследниками престола могли быть и женщины) шла рука об руку с «легитимным узурпаторством», а правоспособность императора и само его существование почти всегда зависели от того, насколько он православен и в какой степени соответствует идеалу Римского императора, который возвышался над ним и закреплен в народном сознании. В свою очередь эта удивительная по своей органичности идея царского служения постоянно варьировалась в зависимости от конкретных обстоятельств и допускала невообразимое количество форм, интерпретаций и правовых обоснований. И никогда не закреплялись письменно, всякий раз оставляя место для правового творчества на основе освященного древностью обычая.

Приведем некоторые характерные примеры из более ранних времен. После смерти императора св. Феодосия II Младшего его старшая сестра св. Пульхерия, тогда уже единоличная правительница, избрала своим супругом св. Маркиана, который и был венчан на царство[698].

Император Зенон, бывший мужем св. Ариадны, дочери императора св. Льва I Старшего, не оставившего наследника по мужской линии, получил власть от сына Льва II Младшего, которого дед поставил царем[699]. После венчания на царство Лев II Младший, т.е. несовершеннолетний сын (!), объявил отца соправителем, и после его смерти Зенон остался единственным легитимным императором[700].

Примечательно, что царица св. Ариадна получила статус августы (императрицы) не по отцовой линии, а по мужу, как жена императора Зенона. И после его смерти, как законная императрица, она привела к трону своего нового супруга, оставшегося в истории под именем Анастасия I[701]. Понятно тем не менее, что его избрание стало возможным только при условии последующего бракосочетания с августой, чем и обеспечивалось преемство власти. С другой стороны, сам по себе факт женитьбы императрицы на Анастасии еще не означал со всей определенностью безусловного признания за ним права на императорский титул. Необходимо было именно сочетание двух указанных форм для того, чтобы Византия признала Анастасия легитимным императором.

В истории без труда отыщутся и другие примеры, подтверждающие тот факт, что византийцам вовсе не были чужды понятия наследственности власти. Однако наличие наследников не мешало при необходимости предоставлять трон иным лицам, соблюдая при этом династические права юных царевичей и царевен. Достаточно напомнить, что сохранили свои права на престол представители Македонской династии – младенцы Василий II Болгаробойца и Константин VIII во времена царствования «взрослых» императоров св. Никифора II Фоки и Иоанна I Цимисхия. А также Иоанн V Палеолог во время правления императора Иоанна VI Кантакузена, который во время венчания заявил, что через 10 лет добровольно сложит с себя царский сан.

Другой пример приводит современник императора Алексея I Комнина, его родственник и государственный деятель Никифор Вриенний. Когда императорский трон захватил Никифор III Вотаниат, Алексей Комнин, посчитав, что нарушены законные права наследника – Константина Порфирородного, брата свергнутого царя Михаила VII Дуки Парапинака, предложил Никифору признать Константина соправителем, а по достижении совершеннолетнего возраста передать тому единоличную власть[702]. И хотя Вотаниат отказался следовать этому совету, предложение Комнина ни в чем не противоречило устоявшимся традициям. Примечательно, что во всех приведенных примерах речь шла о временном, т.е. до достижения наследником совершеннолетия, замещении трона.

Юный отрок Иоанн IV Ласкарис признавался наследным принцем при уже коронованном императоре, что и подвигло Михаила VIII Палеолога на ослепление ребенка. По крайней мере, историк совершенно недвусмысленно говорит о реальных причинах этого зверского поступка со стороны царя[703].

Но, пожалуй, наиболее неожиданно и разносторонне вопрос о легитимности власти тех или иных императоров проявился при дочерях Константина VIII – порфирородных Зои и Феодоры. Напомним, что через права порфирородной Зои новыми императорами один за другими становились Роман III Аргир, Михаил IV Пафлогон, Михаил V Калафат, Константин IX Мономах. Затем, после смерти сестры, императорскую корону приняла Феодора, передавшая ее своему номинальному мужу Михаилу VI Стратиотику. Справедливо полагают, что воля Зои меньше всего значила в этих обстоятельствах, и она понимала необходимость покоряться событиям[704].

Эта история открывает много интересных особенностей. Как оказалось, отвергнутые, слабые женщины, даже насильственно постриженные в монахини (Зоя), оказывались необходимыми, когда речь заходила о легитимности посягавших на трон лиц. Очевидно, что с точки зрения византийского монархического правосознания далеко не всякий имел право вступить на престол. И Роман III Аргир, и Константин IX Мономах при всем блеске их родов, не говоря уже о Пафлогоне и Калафате, не могли стать легитимными царями, если бы не слава Македонской династии, простиравшейся над ними, и браки с царственной женой. Исключительно Зоя, а впоследствии Феодора являлись источником власти этих мужей[705].

Иначе говоря, сам по себе, без царственных сестер ни один из этих императоров ничего не значил. Вместе с тем и сестры являлись, скорее, лишь носителями образа императорской власти, но представляли весьма слабые в политическом отношении фигуры, не обладавшие никакими реальными полномочиями.