всех полках у них прочитали тое, с которой посыланы к Москве бить челом; великому государю о жалованье, а Васька ли Зорин ее составливал, того он не ведает. А про Франца-де Яковлевича Лефорта в той челобитной было не написано». Десять человек стрельцов Гундертмаркова полка и шестеро Колзакова на розыске у князя Б. А. Голицына говорили в один голос, что «челобитную, которую послали к боярину А. С. Шеину, прочитали всем полкам по сю сторону Волока Ламского, а та ли, что составливал Васька Зорин, или иная, про то не ведают и, что в ней написано, не помнят». Возможно, конечно, что в стрелецкой массе действительно далеко не все были осведомлены о различии между этими двумя документами, между «челобитной» Зорина и «письмом», и у многих, в особенности у рядовых стрельцов, которых, как жаловался упомянутый выше стрелец Боровков, пятидесятники и десятники на свои советы не допускали, «таясь от них», было смутное представление о содержании челобитной, выслушанной в большой толпе, до последних рядов которой не все слова долетали.

Столь же решительно отрицательные ответы давало большинство стрельцов и на вопросы о намерении стать полками на Девичьем поле, пригласить царевну Софью в правительство, драться с солдатами, рубить иноземцев и бояр. При таком единодушном запирательстве запись показаний принимала довольно однообразный, шаблонный и трафаретный характер: «В распросе и с пытки Тихонова полку Гундертмарка стрелец Стенька Микулин (совершенно в том же роде и другие записи) говорил: к Москве-де они пошли по неволе (т. е. по приневоливанию) беглых стрельцов, которые были на Москве и присланы к ним в полки. А про то, что было им, пришод к Москве, стать на Девичьем поле и бить челом царевне Софье Алексеевне, чтоб она вступила в правительство и их приняла, и про воровскую бунтовую челобитную составу Васьки Зорина, и чтоб с той челобитной списав списки, на Москве во все слободы для возмущения черни посылать ли, и Немецкую слободу разорять ли и иноземцев, и в Москве бояр побить кто хотел ли, и солдат, которые б высланы были против них Преображенского и Семеновского и генеральских полков, также которые были б на карауле у Новодевичья монастыря, побить ли, того не ведает. А про то, что государь за морем здравствует, он ведал, а к Москве как будет, не ведал и на великого государя у него умыслу никакого не было и ни от кого не слыхал. А его ж де братье стрельцом его, государя, себе государем иметь ли или им жить самовольно и кому их управлять, про то ни про что не знает и от товарищей своих не слыхал и в начальники у них никто был не выбиран и на письме, и на словах о том пересылки с Москвы ни от кого, ни к кому не слыхал»[702].

Только немногие стрельцы сознавались с первых же пыток. Так, в застенке князя Ф. Ю. Ромодановского сознался один из наиболее видных участников мятежа, пятисотный Чубарова полка Артемий Маслов, который, во-первых, признал свое авторство в составлении «письма», посланного в Большой полк с четырьмя депутатами, а затем, вопреки первому своему показанию, в котором говорил, что ни о чем не ведает, будучи уличен своим однополчанином Якушкою Алексеевым, должен был признать, что стрельцы имели в виду, придя к Москве на Девичье поле, бить челом царевне Софье Алексеевне, чтобы она по-прежнему была на Москве в правительстве. Если бы солдаты вообще не пропустили бы их в город, то должны были, остановившись на Девичьем поле, написать в стрелецкие полки, находящиеся на службе по городам, и звать их к себе на помощь, а когда бы стрельцы из городов на помощь к ним пришли, должны были с солдатскими полками биться. Иноземцев и бояр стрельцы, придя к Москве, хотели побить, Немецкую слободу разорить. Относительно причины такого намерения истребить иноземцев Артюшка Маслов сослался на челобитную Зорина, в которой, по его словам, «злоба их немецкая» достаточно выяснена. С этой челобитной они хотели снять списки и разослать по московским слободам для возмущения. Если бы царевна правления не приняла, то была мысль бить челом государю царевичу, чтобы принял правление до возвращения отца. Если бы царевич не принял правление, следовало обратиться к царевнам, чтобы которая-нибудь из них приняла правление. На предложенный в застенке, вероятно князем Ф. Ю. Ромодановским, вопрос о том, если бы царевны правительства не приняли, кому бы тогда править, Артюшка отвечал: «Царевнам правительства как было не принять! Кроме них править было некому!» Намерение выбрать какого-нибудь правителя из них же, стрельцов, или из иного какого чина людей он категорически отрицал. С той же твердостью и определенностью он отрицал всякие письменные или иные какие-либо пересылки с царевной Софьей Алексеевной и, заканчивая ответ, сильно покривил душой, сказав, что, если бы государь, о котором он знал, что здравствует за морем, «изволил из-за моря притти к Москве, и они б-де его, государя, приняли с радостью». Как увидим впоследствии, у стрельцов было намерение не пустить государя в Москву при возвращении и даже убить его.

Откровенное показание дал молодой стрелец Колзакова полка Ивашко Корнилов, отличавшийся, по-видимому, большим благочестием, исполнявший обязанности псаломщика «у крестов», т. е. при полковой церкви, и дававший обещание постричься в монахи, чтo было подтверждено его полковником Федором Колзаковым, сказавшим, что Ивашко «человек добрый и работал в службе у крестов и о пострижении ему, Федору, бивал челом». С первого же допроса в застенке H. M. Зотова он показал: «Как пошли стрельцы самовольством к Москве, и он слышал от многих, что они пошли от голоду и побить бояр, а именно про Тихона Никитича Стрешнева: он-де держит их, а про иных именно не упомнит, да Иноземскую слободу вырубить. И больши-де всех негодуют на них, иноземцев, знатно-де те тягости и недобро им ставится от них, иноземцев, что беспристанно-де бывают в волокитах и в службах, а иные-де говорили: хотя б де неделю пожить и с женами повидаться и опять итти хоть на пять лет»[703].

Эти полупризнания все же проливали некоторый свет на истинные намерения, с которыми шли к Москве четыре возмутившихся полка. Но решительно все стрельцы, даже те, которые относительно этих намерений делали более откровенные показания, давали категорически отрицательный ответ на вопрос о сношениях полков с царевной Софьей, о каких-либо письмах или устных пересылках с нею[704].

20 сентября розыск возобновился с новой силой. В Преображенский приказ в этот день были переданы, а оттуда такими же группами распределены по отдельным застенкам две новые партии стрельцов: