Он не договорил того, чем угрожал, но даже сын, часто видавшийего во гневе, вздрогнул от страху. Целый час спустя старик даже весь трясся отзлобы, а к вечеру заболел и послал за «лекарем».

Итак, надо было «скакать», а денег на лошадей все-таки небыло ни копейки, то есть были два двугривенных, и это все, – все, чтооставалось от стольких лет прежнего благосостояния! Но у него лежали домастарые серебряные часы, давно уже переставшие ходить. Он схватил их и снес кеврею-часовщику, помещавшемуся в своей лавчонке на базаре. Тот дал за них шестьрублей. «И того не ожидал!» – вскричал восхищенный Митя (он все продолжал бытьв восхищении), схватил свои шесть рублей и побежал домой. Дома он дополнилсумму, взяв взаймы три рубля от хозяев, которые дали ему с удовольствием,несмотря на то, что отдавали последние свои деньги, до того любили его. Митя ввосторженном состоянии своем открыл им тут же, что решается судьба его, ирассказал им, ужасно спеша разумеется, почти весь свой «план», который толькочто представил Самсонову, затем решение Самсонова, будущие надежды свои ипроч., и проч. Хозяева и допрежь сего были посвящены во многие его тайны,потому-то и смотрели на него как на своего человека, совсем не гордого барина.Совокупив таким образом девять рублей, Митя послал за почтовыми лошадьми доВоловьей станции. Но, таким образом, запомнился и обозначился факт, что«накануне некоторого события, в полдень, у Мити не было ни копейки и что он,чтобы достать денег, продал часы и занял три рубля у хозяев, и все присвидетелях».

Отмечаю этот факт заранее, потом разъяснится, для чего такделаю.

Поскакав на Воловью станцию, Митя хоть и сиял от радостногопредчувствия, что наконец-то кончит и развяжет «все эти дела», тем не менеетрепетал и от страху: что станется теперь с Грушенькой в его отсутствие? Ну какраз сегодня-то и решится наконец пойти к Федору Павловичу? Вот почему он иуехал, ей не сказавшись и заказав хозяевам отнюдь не открывать, куда он делся,если откуда-нибудь придут его спрашивать. «Непременно, непременно сегодня квечеру надо вернуться, – повторял он, трясясь в телеге, – а этого Лягавого,пожалуй, и сюда притащить… для совершения этого акта…» – так, замирая душою,мечтал Митя, но увы, мечтаниям его слишком не суждено было совершиться по его«плану».

Во-первых, он опоздал, отправившись с Воловьей станциипроселком. Проселок оказался не в двенадцать, а в восемнадцать верст.Во-вторых, Ильинского батюшки он не застал дома, тот отлучился в соседнююдеревню. Пока разыскал там его Митя, отправившись в эту соседнюю деревню все натех же, уже измученных лошадях, наступила почти уже ночь. Батюшка, робкий иласковый на вид человечек, разъяснил ему немедленно, что этот Лягавый хоть иостановился было у него спервоначалу, но теперь находится в Сухом Поселке, таму лесного сторожа в избе сегодня ночует, потому что и там тоже лес торгует. Наусиленные просьбы Мити сводить его к Лягавому сейчас же и «тем, так сказать,спасти его» батюшка хоть и заколебался вначале, но согласился, однако,проводить его в Сухой Поселок, видимо почувствовав любопытство; но, на грех, посоветовалдойти «пешечком», так как тут всего какая-нибудь верста «с небольшим излишком»будет. Митя, разумеется, согласился и зашагал своими аршинными шагами, так чтобедный батюшка почти побежал за ним. Это был еще не старый и очень осторожныйчеловечек. Митя и с ним тотчас же заговорил о своих планах, горячо, нервнотребовал советов насчет Лягавого и проговорил всю дорогу. Батюшка слушалвнимательно, но посоветовал мало. На вопросы Мити отвечал уклончиво: «Не знаю,ох не знаю, где же мне это знать», и т. д. Когда Митя заговорил о своих контрахс отцом насчет наследства, то батюшка даже испугался, потому что состоял сФедором Павловичем в каких-то зависимых к нему отношениях. С удивлением,впрочем, осведомился, почему он называет этого торгующего крестьянина ГорсткинаЛягавым, и разъяснил обязательно Мите, что хоть тот и впрямь Лягавый, но что они не Лягавый, потому что именем этим жестоко обижается, и что называть его надонепременно Горсткиным, «иначе ничего с ним не совершите, да и слушать нестанет», – заключил батюшка. Митя несколько и наскоро удивился и объяснил, чтотак называл его сам Самсонов. Услышав про это обстоятельство, батюшка тотчас жеэтот разговор замял, хотя и хорошо бы сделал, если бы разъяснил тогда жеДмитрию Федоровичу догадку свою: что если сам Самсонов послал его к этомумужичку как к Лягавому, то не сделал ли сего почему-либо на смех и что нет личего тут неладного? Но Мите некогда было останавливаться «на таких мелочах». Онспешил, шагал и, только придя в Сухой Поселок, догадался, что прошли они неверсту и не полторы, а наверное три; это его раздосадовало, но он стерпел.Вошли в избу. Лесник, знакомый батюшки, помещался в одной половине избы, а вдругой, чистой половине, через сени, расположился Горсткин. Вошли в эту чистуюизбу и засветили сальную свечку. Изба была сильно натоплена. На сосновом столестоял потухший самовар, тут же поднос с чашками, допитая бутылка рому, несовсем допитый штоф водки и объедки пшеничного хлеба. Сам же приезжий лежалпротянувшись на скамье, со скомканною верхнею одежонкой под головами вместоподушки, и грузно храпел. Митя стал в недоумении. «Конечно, надо будить: моедело слишком важное, я так спешил, я спешу сегодня же воротиться», –затревожился Митя; но батюшка и сторож стояли молча, не высказывая своегомнения. Митя подошел и принялся будить сам, принялся энергически, но спящий непробуждался. «Он пьян, – решил Митя, – но что же мне делать, Господи, что жемне делать!» И вдруг в страшном нетерпении принялся дергать спящего за руки, заноги, раскачивать его за голову, приподымать и садить на лавку и все-таки послевесьма долгих усилий добился лишь того, что тот начал нелепо мычать и крепко,хотя и неясно выговаривая, ругаться.

– Нет, уж вы лучше повремените, – изрек наконец батюшка, –потому он видимо не в состоянии.

– Весь день пил, – отозвался сторож.

– Боже! – вскрикивал Митя, – если бы вы только знали, какмне необходимо и в каком я теперь отчаянии!

– Нет, уж лучше бы вам повременить до утра, – повторилбатюшка.

– До утра? Помилосердуйте, это невозможно! – И в отчаянии ончуть было опять не бросился будить пьяницу, но тотчас оставил, поняв всюбесполезность усилий. Батюшка молчал, заспанный сторож был мрачен.

– Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм! –проговорил Митя в совершенном отчаянии. Пот лился с его лица. Воспользовавшисьминутой, батюшка весьма резонно изложил, что хотя бы и удалось разбудитьспящего, но, будучи пьяным, он все же не способен ни к какому разговору, «а увас дело важное, так уж вернее бы оставить до утреца…». Митя развел руками исогласился.

– Я, батюшка, останусь здесь со свечой и буду ловитьмгновение. Пробудится, и тогда я начну… За свечку я тебе заплачу, – обратилсяон к сторожу, – за постой тоже, будешь помнить Дмитрия Карамазова. Вот только свами, батюшка, не знаю теперь как быть: где же вы ляжете?