Особый интерес, полагаю, вызовет у читателя советский период историографии. Этот раздел книги смотрится выигрышно даже по сравнению с недавно вышедшей монографией Б. С. Абалихина и В. А. Дунаевского[619], специально посвященной этим сюжетам, написанной спокойно и обстоятельно, с полным перечислением авторов и их работ, но страдающей академической комплиментарностью и стремлением сгладить острые углы.

За Н. А. Троицким не зря закрепилась репутация ниспровергателя авторитетов. Анализируя достоинства и недостатки характеризуемых трудов и давая им оценку, он не побоялся подвергнуть нелицеприятной критике и уже ушедших из жизни историков, и ныне здравствующих исследователей. Особенно досталось бывшим монополистам нашей военно-исторической пауки П. Ф. Гарничу, Л. Г. Бескровному, П. А. Жилину. Именно работы этих авторов с 50-х гг. задерживали и консервировали научное развитие. Перед молодыми учеными, выбиравшими изучение темы 1812 г., сразу же вставала дилемма: идти по магистральной дороге, проторенной старшим поколением, либо искать обходные пути вокруг могучих бастионов догматических схем и мифов.

За советское время в науке сформировался ряд мифологических оценочных символов, в значительной степени определявших историческое сознание. Отталкивающееся от них мышление и порождало объяснение исторических событий 1812 г. Автор развенчивает многие сложившиеся мифологемы: критически исправляет концептуальные заблуждения и фактические ошибки, переоценивает в соответствии со здравым смыслом некоторые сражения (включая Бородино), ранее считавшиеся бесспорными победами русского оружия; выступает и против односторонних трактовок исторических личностей (Наполеон, Кутузов и др.); по-иному рассматривает внешнеполитические события; отказывается от псевдопатриотического стремления истолковывать любой факт, «любую цифирь» в пользу России.

Вполне можно понять автора, когда он с горечью заявляет, что «стереотипным домыслам в нашей современной историографии 1812 г. воистину нет числа» (с. 84). Но, очевидно, и то, что от всех мифологем, властвовавших в нашей науке, не освободился и сам Троицкий. В первую очередь уязвимо в исследовании освещение фактов в русле марксистско-ленинской методологии. Конечно, каждый ученый имеет право придерживаться любых научных и идеологических концепций. Автор рецензируемой работы не скрывает своих ныне «немодных» взглядов и с классовых позиций рассматривает историографический процесс. Суть тут не в знаменитых бородачах, оставивших богатейшее наследство, от которого многие наши историки вряд ли смогут в одночасье отказаться, а в правомерности оценки классиков «единственно верного учения» как корифеев военно-исторической науки и в приоритете их мнений.

Разбору наследства основоположников марксизма уделено большое внимание в самом начале труда (с. 4–12). Тем самым нарушена ― по советской традиции ― хронология развития самой историографии проблемы. Доказывая безошибочность классиков и ставя их выше всех живших на Земле, автор прямо пишет: «Дело даже не в том, что для нас каждый из трех ― Маркс, Энгельс, Ленин ― авторитетнее всех нынешних историков, вместе взятых» (с. 64). Спору нет, идейно-теоретический фундамент, возведенный этими мыслителями, играл, да и все еще продолжает играть значительную роль. Оставим в стороне сущностную оценку их наследия. Но были ли основоположники крупными специалистами в области военной истории? И насколько их взгляды всегда правильны, что ныне представляют «надежную методологическую опору для изучения наполеоновских войн вообще и Отечественной войны 1812 г. в частности» (с. 12)?

Маркс, Ленин, да, пожалуй, и Энгельс крайне удивились бы, если бы довелось им узнать, что их будут почитать потомки как величайших военных историков. А если рассматривать их в этом качестве применительно к 1812 г., то необходимо заметить, что у каждого из них отсутствовала продуманная и целостная концепция. Можно говорить лишь об их оценочных взглядах в основном на отдельные события или явления той поры. Не случайно сам Троицкий, разбирая написанное классиками, употребляет такие термины, как «суждения», «высказывания», «оценки»; в то же время он сетует, что историки «не только перетолковывают это ценнейшее наследие, но и плохо знают его» (с. 3).

Наиболее известные соответствующие труды Маркса и Энгельса ― это цикл справочных статей по военной истории в «Новой Американской энциклопедии». Писали они их не только, чтобы «застолбить» свой авторитет в данной области, но и поправить собственное финансовое положение. Было бы странно канонизировать наследие всех, кто когда-либо сотрудничал в энциклопедиях, особенно из-за денежных трудностей. Маркс и Энгельс отразили в своих статьях тогдашнее состояние знаний, базировались лишь на имевшейся в их распоряжении западноевропейской литературе, а выводы делали, опираясь на крайне узкую источниковую базу ― в основном мемуары. В данном случае авторы выступали как интерпретаторы, но не исследователи в современном понимании. Кроме того, многие другие их опусы написаны в публицистическом жанре и не носят научного характера. И уж совсем нелепо считать научным вкладом конспекты и пометки В. И. Ленина на полях прочитанных книг.

Очевидно, что тема 1812 г. для классиков была отнюдь не главной, изучалась ими неглубоко, а многие их замечания делались «по ходу» в письмах или статьях, посвященных совсем другим проблемам. Именно поэтому их «бесценные указания» часто с трудом вписывались в контекст известных уже в XX в. фактов. Вот тогда наши историки прибегали к спасительной терминологии: мол, они допускали «отдельные неточности» и «односторонние оценки» из-за ограниченности доступных источников, но почему-то не бросали упреков основоположникам, а «диалектически» сетовали на низкий уровень военно-исторической науки в тот период. И тем не менее все это не означает, что классиков марксизма и вовсе не следует вспоминать. Да и их взгляды имеют ценность, но рассматривать их надо не отдельно, а без привилегий, в контексте всей историографии. В научных же спорах главными аргументами должны быть факты или сделанные на их основе обобщения, а не мнения Маркса, Энгельса, Ленина.

Но, конечно, с другой стороны, во всем этом отразился реальный историографический процесс.

Автор рецензируемой работы не замечает, что узкие рамки методологии ограничили новаторское рассмотрение поднятых им проблем. Остановимся на анализе в книге историографических вопросов. И увидим, что здесь вся литература последовательно и традиционно делится на дворянскую, буржуазную, советскую и зарубежную. С классовых позиций, конечно, верно. По многие историки никак не вписываются в прокрустово ложе этой схемы. Поэтому, видимо, автор даже не вспомнил известного дореволюционного ученого Н. М. Романова ― все-таки великий князь, а явно тяготел к буржуазному объективизму. Вряд ли можно причислить к советской историографии литовского исследователя Б. Дундулиса, книга которого вышла на французском языке в Париже, или западно-украинского историка И. Борщака, труд которого «Наполеон i Украiна», опубликованный во Львове в 1937 г., хранился в советских спецхранах. Ни слова не сказано в монографии о работах эмигрантов. Их не так много, но они были. И с ними надо также считаться.