Все документы, имеющиеся в научном обороте, говорят о том, что в 1812 г. действия русского командования вынудили в итоге французов начать отступление из России. Инициатива же отхода исходила от Наполеона, но отнюдь не из-за успешного продвижения противостоявших ему русских войск. Ни Тарутинское, ни Малоярославецкое сражения нельзя считать началом «контрнаступления». Русские после Тарутинского боя вернулись в свой лагерь, а после Малоярославецкого сражения отступили к Детчино, а затем ― еще дальше. Что же это за «контрнаступление», когда армия возвращается на исходные позиции, или же отступает? О контрнаступлении можно говорить лишь применительно к флангам (на севере и юге) театра военных действий, где русские, действительно, перешли от обороны в наступление. Но исход войны решался не на флангах, а в первую очередь в центре, под Москвой. Поэтому, оценивая действия войск Кутузова, правильнее употреблять термин, который использовали дореволюционные историки, ― параллельное преследование, так как главные русские силы начали движение проселочными дорогами параллельно пути отхода Наполеона. Этот термин больше соответствует сути произошедших тогда событий.

А как трактует автор очень важный вопрос ― отношение к войне и участие в ней разных сословий? Сошлемся здесь на предыдущую монографию исследователя, где эта проблема рассмотрена многосторонне[621], а выводы использованы в рецензируемой работе. Он считает, что дворянство (с оговоркой: дворяне были разные) в целом было патриотично только на словах, в среде же духовенства оказалось больше всего предателей, а единственно, кто проявил себя до конца патриотично, так это народ.

Прежде всего нужно отметить, что не должно быть идеализации таких понятий, как «народ», «народный», «народная война», и эти термины нельзя рассматривать в упрощенной и общей форме. Что скрывается за этими словами, четко не расшифровывается. Безусловно, такая аморфность ― следствие не разработанности в науке проблем менталитета, самосознания разных сословий дореволюционной России. Зато эти понятия активно использовались как пропагандистские штампы и брались на веру для социальной расфасовки общественных сил: народ, низы (положительное начало) противопоставлялись верхам, т. е. эксплуататорам (тормоз прогресса).

Подобного схематизма не удалось избежать и Н. А. Троицкому. Народ отождествляется им в первую очередь с крепостным крестьянством, которое, руководствуясь исключительно национальными интересами и патриотизмом, поднялось на врага как самая сознательная сила в 1812 г. При этом в монографии упоминается о 67 антикрепостнических бунтах («феодальный гнет становился невыносимым»), но ведь на их подавление отправлялись воинские команды, вместо того чтобы воевать с «супостатом». Часто крестьяне вместе с французскими дезертирами «громили барские усадьбы» или выдавали наполеоновским властям «патриотов»-дворян. По-видимому, не случайно знаток крестьянского мира граф Л. Н. Толстой на страницах своего романа «Война и мир» отразил «таинственные струи народной русской жизни» в 1812 г. на примере двух деревень ― Лысых Гор и Богучарова. Писатель показал, что часть населения покидала дома и уходила, но другая при приближении неприятеля вступала с ним в определенные отношения, пыталась сотрудничать.

Не умаляя роли крестьянства в войне, заметим, что патриотизм в высоком понимании этого слова ― отношение свободного гражданина к своей свободной Родине. У крестьян в 1812 г. из-за несвободы и ужасающей неграмотности отсутствовало чувство гражданственности. Поведение крестьянства как социальной группы или класса всегда колебалось в диапазоне двух полюсов. К одному можно отнести наивное крестьянское самосознание, замешанное на стойких царистских иллюзиях и религиозном воспитании; такой «казенный патриотизм» по своему социальному содержанию был глубоко реакционен; к другому ― недоверие к «барам» и чиновникам и одновременно ― неосознанные смутные надежды, веру в «героя»-освободителя от крепостной зависимости (в 1812 г. на эту роль робко претендовал Наполеон, о чем и распространялись слухи среди широких масс). Инстинктивное бунтарское начало в экстремальные моменты выливалось в различные активные формы социального поведения (крестьянские войны, бунты, разграбления помещичьих имений и т. д.). Оба полюса ― «Вандея» и крестьянская вольница ― характерны и для других периодов истории.

У советских историков, стоявших на позициях марксизма, в зависимости от времени, о котором они писали, обнаруживаются два подхода к оценкам крестьянства. Первый: при капитализме и социализме крестьянство характеризовалось как класс, близкий к мелкой буржуазии и как носитель частнособственнической психологии; в силу этого (недостаточной сознательности) оно, чтобы обрести счастье (дойти до коллективизации), нуждалось в руководящей роли пролетариата (партии). Второй: до капитализма ― это класс угнетенных тружеников; поэтому все симпатии ― на его стороне, и с некоторыми ограничениями он наделялся лучшими чертами пролетариата (в данном случае ― сознательность, патриотизм). В целом для марксистской науки крестьянство оставалось «Янусом в лаптях» и его поведение всегда было трудно вписывать в схематическое представление о смене общественно-экономических формаций. Отсюда, в частности, вытекали и трудности в оценке действий крестьян в 1812 г.

На наш взгляд, широкое участие русских крестьян в войне обеспечивалось национально-религиозным фактором (Наполеон был объявлен «антихристом»), а также традиционным повиновением воле царя-батюшки. Французское нашествие нарушило спокойную повседневность ― пришли «басурманы», «нехристи», «шаромыжники», грабившие имущество, осквернявшие храмы, ― возникла естественная защитная реакция, причем любые действия против «иноверцев»-французов поощрялись властями и церковью. В этом смысле огромная роль принадлежала духовенству, которое обеспечило использование православной религии как важнейшего инструмента идеологического воздействия на массы. Нельзя принижать и дворянство в 1812 г. Из кого состоял офицерский корпус? Из дворян, которые не на словах, а на деле доказали свою любовь к Родине, проливали кровь на полях сражений. Дворяне организовывали ополчения и руководили ими (большинство крестьян поступало в ополчения не добровольно, а по разнарядке, спущенной сверху, и отбиралось и направлялось помещиками). Из всех сословий как раз дворянство было больше всего заинтересовано в победе над Наполеоном, ибо боялось, что «корсиканец» может объявить волю крепостным. Среди всех сословий именно дворянство явилось в тот период главной цементирующей силой Российской империи.

Книга содержит ряд спорных моментов фактического порядка. Так, утверждается, что М. И. Богданович, писавший в XIX в., подробней всех, вплоть до советского историка Л. Г. Бескровного, осветил военно-экономическую подготовку России к войне (с. 19). Но это не так. Н. А. Троицкий вообще не упомянул многотомное издание, посвященное столетию Военного министерства[622]. А именно в этом капитальном труде наиболее полно рассмотрен военный потенциал России во время войны. Работы же Бескровного представляют выжимку или просто компиляцию соответствующих томов издания.