– Сделай что-нибудь! – просит он, зная: этот отчаянный крик не привлечет никого.

У самого у него два одинаково глупых выхода: подобрать обломок покрупнее и швырнуть в расстрельную команду или же сверзнуться самому – это отвлечет их, пленная может успеть убежать. Боль и кипение в крови усиливаются, кулаки сжимаются: нет, нет. Стоит атаковать, и его снимут одним выстрелом; не поможет и второе: французов поблизости слишком много.

– Помоги! – повторяет он, почти яростно повернув к Безымянной голову. Со словом изо рта вылетает язык рыжего пламени. – Что?..

– Ты мог не идти, Людвиг, – шепчет она. – Но ты пришел.

Безымянная отводит глаза, отступает и молча растворяется в воздухе, последним исчезает пылающий венок. Стена крупно содрогается; там, где ветте стояла, камни сыплются, и в тот же миг очередная искра боли в ушах заставляет Людвига охнуть, пошатнуться, потянуться к ним дрожащими руками. Потянуться и остолбенеть.

Пальцы колет. Кожа отходит пластинами, а ногти мертвенно почернели, прямо на глазах превращаясь во что-то загнутое и острое. Стена содрогается снова. И уходит из-под ног.

Дракон падает со стены в миг, когда двое собираются стрелять. Он не огромен, но у крыльев чудовищный размах; они отливают зеленым серебром и сквозь них струится злой свет звезд. Поймав ветер, дракон устремляется навстречу, и один из мужчин, ахнув, роняет ружье. Второй храбрее, его выучка опережает разум: он вскидывается, стреляет, но, конечно, не может попасть. Дракон злится – оглушительно ревет, тянет шею вниз, выдыхает струю оранжевого пламени в сторону обидчика – но словно в последний момент милует его. Пламя обливает только траву у сапог, заставив отпрянуть, прижаться спиной к спине товарища.

Молитву они начинают бормотать почти в унисон, лица мгновенно взмокают от жара, в глазах щиплет. Августовская трава свежа, полна росы, но занялась мгновенно; теперь пламя, словно веселый ребенок, рисует по ней неумолимые узоры, постепенно замыкая солдат в круг. Они пятятся. Сквозь рыжую стену они уже не видят ту, из-за кого оказались здесь.

Она испугалась не меньше: закричала, как не кричала пойманной, побежала, но споткнулась, упала – и просто отползла к тускло-белой, но от огня кажущейся золотой стене. Сердце ее заходится, руки шарят вокруг, хотя она сама не знает, что ищет. Она верила: ее спасут, верила до конца, но ждала совсем другого спасения.

Дракон все носится у солдат над головами. Он словно размышляет, наблюдая за ними; струи пламени то совсем тонкие и короткие, едва опаляющие волосы, то длинные, жаркие, множащие смертоносный рисунок на траве, превращающие его в… цветок? Да, бесконечные завитки напоминают клевер, безумный клевер с двумя насекомыми в сердцевине. Пленница у стены жмурится, опускает голову – уверена, что следующий залп все закончит. Солдаты будут первыми, да, но чудовища ведь не воюют за Францию или Австрию, чудовища просто убивают. Мгновение. Два. Три. Становится жарче, потом – наоборот, промозглее, и когда пленница открывает глаза, то понимает, почему: дракон опустился, замер перед ней и действительно оказался не крупнее быка. От чешуи его идет не жар, а холод, а в глазах-угольях горит что-то, чего она совсем не ждала.

Эти глаза человеческие. Там нет злобы.

– Беги. – Это рык, но из пасти, полной сахарно-белых клыков, вырываются только клубы дыма. – Беги, беги отсюда, Леонор-ра.

Она не знает, откуда этому созданию – чем бы оно ни было – известно ее имя, да некогда и думать. Медленно пятясь вдоль стены, она все не решается отвести взгляда, не решается повернуться спиной – ждет огня. Наконец, уйдя достаточно далеко, она все-таки разворачивается, бежит к лесу что есть сил, но все-таки чувствует…

Небо за спиной становится горячим и ослепительно рыжим.

Он бежит по улицам. Прочь. И старается не смотреть на горящие черной болью руки.

Что с ними? Что венчает пальцы? Все еще когти?

Он спотыкается, падает, вскакивает и бежит снова – хотя его не преследуют, хотя сзади танцует зарево и французская брань смешивается с криками ужаса. Он бежит. Бежит, понимая, что потеряет сознание в любое мгновение и что домой – в квартиру на другом конце города, в безопасную тень парка, к еще одному куску укреплений – не добежит. Упадет раньше, упадет вот так, упадет – и когда его найдут, всем сразу станет ясно, что он сделал. Его выдадут руки – что же с руками? Или дыхание – слишком горячее, обжигающее. Или…

Он бежит, выжимая из себя последние силы: мерещится, что кто-то за ним все же гонится. Более того, за спиной не стучат шаги, но грохочет лошадиная рысь. Он обмирает, но не останавливается, упрямо старается не оглядываться – и наконец осознает, что стук удаляется. Звенит колокол. Несколько колоколов. К воротам кого-то зовут. Наверное, туда едет командование или те, кто сможет потушить… потушить…

«И будут гнать его огнем, всегда, всегда!» – ликуют фантомы, но Людвиг отмахивается, зажимает уши – и продолжает бежать. Это обычный бег, ноги касаются камней, дома не расплываются от скорости – и потому он легко узнает их, когда ноги наконец его предают.

Шпигельгассе. Шпигельгассе, 11. Ну конечно, тело принесло его сюда.

Окно еще светится – хотя вокруг ночь, густая, переставшая быть звездной. В последний раз споткнувшись на крыльце, Людвиг все же по нему взбегает, дергает дверь, понимает, что заперто, – ну конечно, Сальери достаточно разумен, чтоб запираться после полуночи, – и неистово лупит в створку.

Чудится, что разбуженный лев-молоток злобно скалится, готовый отгрызть ему руку, лишь бы не впустить. Может, Людвиг даже кричит, но не слышно, ничего опять не слышно. Почти. А то, что он слышит, больше похоже на рев голодного чудовища.

Дверь медленно начинает открываться, и он наконец падает без чувств.

Ему снится дождь – холодные бесконечные полосы с серого неба. Они тихо падают, стремясь отдохнуть в высокой примятой траве, но в большинстве своем не успевают ее достичь – разбиваются о запрокинутые лица, ткань мундиров всех цветов и бока лошадей. Белые бока. Откуда столько мертвых лошадей белой масти?

Людвиг идет по взрытому полю, тянущемуся вдоль длинного оврага, – а может, овраг тоже лишь большая рытвина. На дне бежит красный ручей, журчание воды – единственный четкий звук в тишине. Грозы нет, только ливень. Гроза уже кончилась, а может, ждет впереди.

Все вокруг в телах. Они лежат клубками там, где сражающиеся намертво