и невежества они не знали ничего, кроме своей голодной деревенской жизни и бессердечных хозяев, а за пределами этого знакомого круга лежал мрачный и враждебный внешний мир.

Мне не пришлось прикладывать усилий, чтобы подружиться с ними, – эти добрые люди и правда мне нравились. Несмотря на наш бесшабашный нрав и уверенное поведение, они все равно нас жалели: в самом деле, разве не были мы бедными солдатами, оторванными от своих семей, чтобы сражаться на жестокой войне? Они старались скрасить наше существование едой и гостеприимством. Кроме того, я тоже недолюбливал местное дворянство, одновременно раболепное и высокомерное, свято верившее, что их положение делает нас одной семьей, сближает их со мной. Войну и гнусные выходки негодяев, которым они помогли прийти к власти и от которых теперь бесстыже отвернулись, они расценивали как мелкие недоразумения, о которых не стоит и упоминать в кругу джентльменов. Циничные трусы, тщеславные, эгоистичные и никчемные, они еще имели наглость набиваться ко мне в друзья!

Противник в Фодже оказался значительно слабее, чем я ожидал. Получив по радио сообщение о встрече наших сил с канадцами из 8-й армии, я решил вернуться на наши позиции, чтобы уточнить план своих дальнейших действий. Назад мы возвращались примерно тем же путем, в очередной раз пересекли Мурге и прибыли в Бари. По дорогам брели длинные колонны беженцев. Это были крестьяне, лишившиеся крова в ходе недавних сражений, а также множество людей из различных сословий, некогда переселенные фашистским правительством, – они наивно решили, что теперь, после перемирия, пришло время вернуться в свои дома. Они шли целыми семьями по четыре поколения: внуки волокли прабабушек в креслах, деды несли на руках младенцев. Так они шли и шли день за днем, тащили какие-то тюки и жалкие, раздутые от вещей чемоданы, которые мы со временем стали воспринимать как символ беженцев на всех дорогах Европы. Сострадательные крестьяне подкармливали их чем могли, хотя им самим не хватало еды. На полуразрушенных фермах хозяева и их нежданные гости делили последний кусок, а многим семьям и вовсе приходилось ночевать в чистом поле. Неожиданное столкновение с горем и нищетой потрясло нас сильнее, чем самые кровавые сражения, и вскоре мы остались почти без пайков – всё раздали нуждающимся. Несколько раз мы кого-то подвозили на наших маленьких джипах, но те акты милосердия, которые мы могли себе позволить, были лишь каплей в море по сравнению с масштабами катастрофы. Страдая от собственного бессилия, я подумал обратиться за помощью к кому-то, обладающему большими возможностями. Так по пути в Бари мы заехали в Андрию к графу Спаньолетти.

Как-то мы воспользовались гостеприимством этого знатного господина, когда Андрия находилась на ничейной территории. Он приютил нас на одну ночь в своем загородном доме, и это, безусловно, было смело: немцы могли нас обнаружить – ведь, хотя они уже не контролировали город, их патрули наведывались сюда каждый день. Теперь Андрия была в наших руках, и я сразу позвонил в его городскую резиденцию – просторную квартиру в семейном палаццо XIII века. Спаньолетти, молодой, привлекательный и богатый граф, недавно женившийся на юной красавице, тяготел к такому комфорту, который превосходил скромные потребности большинства его знакомых. В его квартире было две ванных, одна из которых, отделанная черным мрамором и наполненная различными хитрыми приспособлениями, была, пожалуй, самой впечатляющей из всех, что мне доводилось видеть. Более того, все в ней исправно функционировало. В этой части мира, где унитаз все еще воспринимался как удивительная игрушка и даже уличный сортир считался излишеством при наличии сада, мой приятель, безусловно, олицетворял идею прогресса. Мы пили коктейли, съели обед из пяти блюд, которые подали два лакея в ливреях и белых перчатках (замечу, впрочем, что в Италии это не считается признаком показной роскоши, как в Англии). Затем мы выпили кофе, настоящий кофе, после чего прошествовали через три просторных зала, обставленных неаполитанской мебелью красного дерева с позолотой, и расположились отдохнуть в более камерном salotto.

Я рассказал графу о лишениях беженцев. По натуре человек добросердечный, он пришел в ужас и выразил сочувствие несчастным.

– Мы раздали наши пайки, больше мне нечего сделать, – продолжил я. – У меня есть свои обязанности и нет свободного времени. Как только наша военная администрация прибудет в Италию, без сомнения, этот вопрос урегулируют, но прямо сейчас его решение зависит от людей доброй воли. Ваши арендаторы делают всё что могут, но вы сами знаете, что их возможности ограничены, у них нет транспорта и они сами чуть ли не голодают. Может быть, если бы вы и ваши друзья из ассоциации землевладельцев, которую, как я полагаю, вы возглавляете, могли бы вместе…

Здесь ожидалось, что он подхватит мою мысль, но он лишь недоуменно смотрел на меня и наконец уточнил, запинаясь:

– Но… но при чем здесь я или мои друзья? Разве не правительство должно заниматься такими вещами?

– Послушайте, Спаньолетти, вы не хуже меня знаете, что в этой стране сейчас нет никакого правительства, ни итальянского, ни союзнического. Эти беженцы – ваш собственный народ, они голодают, умирают от холода и измождения на вашей земле. Полагаю, что теперь, когда факты вам известны, вы не останетесь в стороне. Мне кажется, в таких чрезвычайных ситуациях люди с властью и влиянием – а у вас и других землевладельцев они точно есть – должны собраться и взять этот груз на себя, пока обстоятельства не изменятся к лучшему.

– Нам здесь эти беженцы не нужны, – несчастный Спаньолетти очень расстроился. – От них одни проблемы. Почему они не остались дома? Да и мы ничего не можем сделать, у нас все равно нет топлива.

– Разве у вас нет лошадей и повозок?

– Они все нужны нам на полевых работах, – возмутился Спаньолетти. – У меня хватает проблем. Прошлогодний урожай оливок так до сих пор и не переработан. Где теперь хранить новый? А масло, которое здесь стоит двенадцать лир, на юге продают за восемьсот, но мы не можем его туда доставить. Вот где настоящая проблема.

Я сдался и подумал, что после войны несчастный народ этой страны сведет счеты со своими хозяевами. А нам нужно идти дальше, продолжать бить немцев.

Пока что немцев отбросили, но еще не разбили окончательно. 8-я армия прошла Калабрию и соединила наши плацдармы под Салерно на левом фланге и у Таранто на правом, а теперь вдоль адриатического побережья продвигалась к Чериньоле и Фодже. Командующий 1-й воздушно-десантной дивизией генерал Хопкинсон погиб в Массафре, к северо-западу от Таранто. В силу характера он не мог приказать своим людям