Слышавший этот разговор немец-механик, его зовут Рольф, молча и насмешливо посмотрел на Фрица. А когда тот, насвистывая, вышел из гаража, плюнул себе под ноги и, взглянув на Николая, выразительно покрутил пальцем у виска: «Кретин! Собирается брать реванш! Помолился бы Богу, чтобы башку не потерять в России».

Сам Рольф списан из армии «по непригодности к дальнейшей службе». Он воевал где-то под Ленинградом. Был шофером грузовой машины. Попав однажды под бомбежку, получил ранение в плечо. Сейчас у него одна рука висит плетью и постепенно усыхает. Обычно неразговорчивый со всеми, Рольф отличает почему-то Николая, уже несколько раз заводил с ним беседы на «щекотливые темы». Сказал, что он уже давно разуверился в военном гении фюрера и предполагает, что исход войны будет страшным для Германии.

Хорошо, что так говорит немец. Кажется, уже многие из них прозревают. Только смогут ли они, эти прозревшие, остановить либо сбить с пути безумно разогнавшуюся кровавую колесницу войны?

Простились мы возле дома Гельба. Николай покатил к себе, а я, вконец закоченевшая (к вечеру сильно похолодало), побежала домой. Он сказал, что завтра придет пораньше и, возможно, проведет у нас весь день: немец-механик в благодарность за помощь обещал посодействовать ему в отношении «урляйба»[64]. Это было бы замечательно!

2 мая

Воскресенье

10 часов вечера

Ну все! Я влюбилась, и, кажется, окончательно! Слышишь, моя совесть-тетрадь, я влюбилась! И счастлива этим, счастлива, счастлива! А главное, что я знаю теперь, – и ко мне мой избранник тоже неравнодушен. Да, да, я это чувствую, ощущаю каждой своей клеточкой.

Сегодня в девять часов утра, когда мы с Галей еще ходили с «буклями» на голове, заявились Николай Колесник с Сергеем, оба разодетые, разутюженные. В шутливой форме приказали срочно справляться и идти с ними. Куда? Да все равно куда – просто на воздух, на природу. Ведь у них впереди – уговаривали – целых три часа свободного времени, преступно терять хотя бы минуту (конечно, ни о каком «урляйбе» для Николая управляющий и слышать не захотел, лишь распорядился выдать ему «аусвайс» на полдня – до дневной уборки на ферме). Оживленное, праздничное настроение ребят передалось и мне. Быстренько собралась, надела заранее отутюженный костюм, расчесала кудри – все, готова! Галя тоже вначале было засобиралась, но, узнав, что придется идти без пропуска, тут же раздумала. «Ни! – сказала твердо. – Без папиры я нэ можу». А я бесшабашно решила: черт с ним, с «аусвайсом»! Ну, заберут, на худой конец, в участок – так не посадят же за это сразу в концлагерь. Да и вахман, кстати, как-никак знакомый – неужели не сделает никакой поблажки?

Можно было бы, конечно, сходить за пропуском к Шмидту, но, во-первых, вчера он опять наорал в бешенстве на меня за то, что якобы я неплотно закрыла после уборки дверь в курятнике и двух выскочивших во двор кур тут же задавил Вольф. Во-вторых, я просто побоялась лишиться законного отдыха: ведь, несмотря на воскресный день, Шмидт спозаранку угнал всех наших мужчин и Симу в придачу – насыпать из буртов картофель в мешки и грузить в тракторный прицеп. А я уже по опыту знаю, что лучше в такие моменты ему не попадаться на глаза.

Словом, я пошла с ребятами одна и без «аусвайса». Спускаясь с крыльца, Николай подал мне руку. Уверенная, что этот «джентльменский» жест не останется без внимания, я невольно посмотрела в сторону дома Гельба. Так и есть: дверь чуть-чуть приотворена, и Гельбиха уже на посту. В темной щели белеет ее луноподобное лицо. Поняв по нашим улыбкам, что обнаружена, фрау Гельб широко распахнула дверь, встала на пороге: «Гутен морген[65], Вера. Шпацирен геен?»[66] А сама в этот момент во все глаза уставилась на Николая и Сергея. Ну, будет теперь у ней с Анхен разговоров!

И Эрна тоже пялилась на нас из своего окна. Я случайно обернулась и, словно на острие ножа, напоролась на ее взгляд, полный ненависти и зависти. Вот так-то, рыжая фрау Эрна, смотри и завидуй, исходи злостью. Да, я, русская девчонка, со страшным для тебя «ОСТом» на груди, иду по твоей вонючей немецкой земле рядом с нашими же русскими парнями (да еще с какими парнями! – ваши-то вшивые фрицы и в подметки им не годятся!), – иду и плюю и на твою ненависть, и на твои насмешки, и на твою черную, ядовитую злобу. Вот так!

Ребята решили зайти сначала за сигаретами к фриезеру, и мы направились в деревню напрямик, по железной дороге. И тут нас подстерегала неприятность. На станции, возле отцепленного вагона, стоял сам Шмидт и, заложив руки за спину, выпятив пузо, наблюдал, как чумазые наши «керлы» грузили в вагон картофель. Симы среди них не было, – наверное, он уже отпустил ее домой. Шмидт заметил нашу «тройку» издалека и озадаченно и неодобрительно уставился на нас (еще бы: все время он видел меня лишь в «затрапезном» виде, а тут при таком «параде»!).

Я страшно переполошилась в душе – а вдруг этот психопат сейчас вспомнит об «аусвайсе» и вздумает при ребятах снова наорать на меня, испортит такой прекрасный выходной. Но Шмидт от неожиданности, наверное, забыл, что никакого пропуска мне не давал, и лишь спросил с угрюмой насмешкой: «Шпацирен? И сразу с двумя кавалерами? Не слишком ли много для одной? Смотри, чтобы завтра в норме явилась на работу!»

Грязный хам!

А в остальном все было отлично. У фриезера сигарет не оказалось, и мы отправились к Клееманну. А там я наконец-то познакомилась с новенькой «остарбайтерин», прибывшей из России всего с месяц назад. Ее тоже зовут Галя, а фамилия Лебедь. Она приехала в Германию со своей младшей сестрой Люсей, но на бирже их разлучили. Галю выбрал в служанки в свой гастхауз Клееманн, а Люся попала на небольшой хутор в противоположной стороне Грозз-Кребса, где ей приходится и в поле работать, и коров доить, и в доме прислуживать.

Наш Мишка уже познакомился с Галей и как-то рассказывал мне про нее. К моему удивлению, и Николай с Сергеем тоже оказались хорошо знакомы с ней – дружески поздоровались, легко и непринужденно вступили в разговор. У меня даже ревность шевельнулась в сердце – такая эта Галя хорошенькая! Большие васильковые глаза под черными, стрельчатыми бровями, и черные до плеч вьющиеся волосы. Упругие, пухлые, ало-вишневые губы, а на