— Пока я работаю, вы подумайте. Какое чудище и когда могло пробраться к вам и отложить яйца?

Эта идея девчонок увлекла. Однако, сколько они не рассуждали, получалось, что не было ни у какого чудища никакой возможности сотворить такую пакость. Спали мы все, кроме Миры, достаточно чутко, сказывалось пребывание на войне.

— Так что папочка, вероятнее всего, ты, — резюмировала Ва.

Пока я высасывал у Ва левую грудь, Ангела вытащила свою трубу и надела её на мой орган.

— Ангела, тебе всё мало?

— Извини, очень хочется. А потом, чем плохо? Ты кормишь нас белым снизу, мы кормим тебя белым сверху. Просто смирись с тем, что ты являешься такой частью природы.

— С вами можно потерять последние остатки нравственности. Но мне нравится на вас смотреть, — сказала Мира.

Я обратился к Ангеле:

— Что твой папа написал про рождение ребенка — отрады?

— Ничего.

— Он что, совсем не пишет?

— Пишет, три письма прислал. Но про ребёнка — отраду ничего.

— Так, не отвлекайся, — легонько хлопнула меня по голове Ва.

Ангела получила свою порцию любовной истомы и убрала трубу. А когда все утихомирились и уснули, Ва опять пришла ко мне, не просыпаясь, за своей долей семени. Да что такое вообще происходит? Я молился всем богам, но никто не ответил.

Поутру опять пришлось высасывать молоко.

Ангела решила ехать на коне. Её правина — служанка заметила, что живот у неё намного больше, чем обычно, и спросила, как она смогла забеременеть за один день.

— Это не беременность, — весело ответила Ангела.

Мы подсаживали боевую подругу на коня вдвоем с Ва. Ангела взлетела в седло без нашей помощи. Правина Ангелы посмотрела на нас с большим подозрением.

К вечеру мы приехали в большое село, которое было нашей первой целью. Все устали так, что рухнули отдыхать. Опять молоко, опять Ва во сне пришла меня насиловать.

С утра я принялся опрашивать потерпевших и свидетелей. Картина происходящего выявилась сразу: судья тупо решил, что если его избрали судьёй, то можно отнимать у людей всё, что ему нравится, а дальше хоть трава не расти. Все дела этот умник разбирал по двум очень простым правилам: прав у него всегда был тот человек, который принадлежал к его племени, а из своих побеждал тот, кто давал больше денег. Об этом говорили даже те, кто выиграл дела.

Я заявил, что судья доигрался и надо выбирать нового. Судья созвал своё племя и заявил, что будет защищать место силой. Вот тут я совсем изумился.

Стоя между двумя рядами кавалерии с обнаженным оружием — с одной стороны двести тайцев, с другой стороны четыре сотни местных — я обратился к судье и попытался достучаться до его разума, сказал, что главное в его жизни — не набрать как можно больше денег. Главное — это завоевать доверие людей и создать здоровое государство, в котором все дела идут и жизнь процветает потому, что все выполняют законы. Тогда и его многократно переизберут судьёй, и он в конечном итоге заработает больше денег, чем если будет грабить и отнимать, и все его будут любить и радоваться, что живут в таком хорошем государстве. А при таком поведении, как сейчас, он разрушает государство, и теперь придётся выделять его племя в отдельное поселение, причём с внешним контролем.

Судья заявил, что у него больше людей, что его люди более ловкие, и что они порубят нас без труда. Я спросил, действительно ли он готов отказаться выполнять решение государственного чиновника и поднимать восстание против всего государства? Нас-то он порубит, но потом придут сотни благородных и тысячи кочевников.

Судья совсем потерял берега и принялся кричать, что я никакой не чиновник, а мальчишка — прислужник в храме Радо и что он таких, как я, в походах вместо женщин использовал.

Я улыбнулся и сказал, что действую по личному поручению господина Ирмы, а значит, я чрезвычайный чиновник, а если он хочет подтверждающие документы, то вот за моей спиной двести восемь документов, и каждый может подтвердить мои слова самым доходчивым образом.

Татайцы, которые несколько напряглись, пока бывший судья кричал оскорбления, дружно заржали. Похоже, моя незатейливая шутка про объяснения доходчивым образом им понравилась. Тут члены племени поняли, что дело оборачивается для них самым нехорошим образом. Сразу несколько человек подъехали к судье, чтобы нашептать ему на ушко правильное решение. Потом вперёд выехал вождь этого племени:

— Мы принимаем твоё решение, жрец Радо. Наше племя уйдет из этого села и встанет на отдалении.

— И сразу стройте стены. Возможно вторжение разной нечисти. Эта зима будет тяжёлой.

Вождь поклонился, я поклонился в ответ, и мой отряд убыл к следующей цели.

Ехали трое суток. За эти трое суток девчонки так раздоились, что я уже не мог потреблять всё их молоко. А они просили выпивать все, до капли. И ещё они каждую ночь приходили за своей порцией любовных утех. Ангела — осознанно, Ва — во сне. Мира каждый раз просыпалась и с интересом наблюдала за процессом.

Второе село было ещё больше, а местный судья ещё глупее. Он просто брал деньги и не смотрел на суть дела нисколько. Когда я объявил перевыборы, он тоже разорался и стал обещать вооруженное сопротивление своих людей. Впрочем, до построения армий дело не дошло, я просто сказал ему, что бунт будет наказан самым суровым образом.

На это судья, уже сдавшись, начал орать, что я нос Ирмы, мальчишка, который ничего не понимает в жизни.

Я долго думал, каким образом слова «Нос Ирмы» могут быть обидными. Ничего не придумал и решил спросить у судьи, почему он меня так назвал.

— Потому, что все берут деньги, а Ирма посылает тебя только к тем, кто ему не нравится. Ты — его длинный нос, который он сует туда, куда не надо!

— А ты деньги не бери, и никто тогда не сможет тебя сместить, — ответил за меня Джен, который везде сопровождал меня с тремя охранниками.

На следующий день мы задержались, чтобы удостовериться, что выборы нового судьи всё-таки начнутся. Мы приехали на главную площадь пораньше, расположились подальше от середины площади, чтобы не мешать селянам. Внезапно моё внимание привлёк шум множества голосов, доносившийся от северных ворот. Нехороший шум, голоса были встревоженными. Мы помчались к воротам. За нами следовали татайцы.

Ближе к воротам выяснилось, что шум доносился не от самих ворот, а чуть сбоку. Толпа местных стояла на подмостках боевого хода