- В чем дело?

- Рене и папа… их нет. И мой дом… там все сгорело.

- Нет, - с неподдельным ужасом выдавил Франциско, тотчас переменившись в лице.

- Да. Ничего, я в порядке. Правда, не нужно так смотреть. Я столько успела передумать за время, проведенное на Сан-Клементе… столько раз ждала, что вот-вот присоединюсь к ним. Однако ты снова спас меня и не расклеился даже теперь, хотя потерял ничуть не меньше. Извини, что обидела тебя. На самом деле мне глубоко безразличны все физиологические изменения, которые могли с тобой произойти, просто я… меня беспокоит, не могло ли случившееся повлиять на твое отношение к некоторым людям…

- Так ты боишься услышать, что я больше ничего к тебе не испытываю?

- Нет. То есть, да, похоже на то, - сдалась я, опустив глаза. – Только не переубеждай меня сразу, иначе я не поверю. Тебе ведь еще только предстоит разобраться.

- Мне очень жаль твою сестру, - прошептал Франциско, протягивая ко мне ладонь. – Я знаю, ты души в ней не чаяла.

Не сопротивляясь, я нырнула под его руку, и, вопреки тревожным ожиданиям, она отнюдь не показалась мне холодной, как несколько часов назад на Сан-Клементе. Покров Денницы, отпечатавшийся на его шее, будто бы побледнел, и поблек во власти дневного света алый ореол в глазах, - внешние дефекты страшили меня лишь потому, что напоминали о возможных внутренних, и когда я позволила себе поверить, что внутренних не произошло, они перестали быть различимыми. Франциско гладил меня по голове и целовал в ресницы, снимая с них слезы, которые все же просочились, пока я говорила об отце и Рене. Как только он почувствовал, что я, балансировавшая последние несколько минут на грани истерики, в достаточной мере успокоилась, сжал меня крепче, и от одежды моей очень скоро ничего не осталось.

В этой близости было много противоречивого, неуместного и важного одновременно. Первые минуты мы оба держали глаза открытыми и старались не отрывать их от лиц друг друга надолго; я прислушивалась к каждому ощущению, даже к ноющей тяжести в области талии, где располагалась рука Франциско, сдавливающая без общепринятой осторожности, едва ли не до боли, и видела, что он тоже наблюдает: за мной, за собой и вообще за всем, что происходит в комнате. Вряд ли кто-то из нас знал наверняка, подтверждение чему пытался найти, однако обоим вскоре надоело тратить драгоценное время на сомнительные проверки. Я поняла это по полностью переменившемуся ритму, по тому, как расслабился Франциско, и тогда, наконец, позволила себе задышать свободно.

- До сих пор сомневаешься?

У меня не вышло ответить сразу: едва открыв рот, я подавилась собственным непроизвольным стоном. Франциско чуть отстранился, и на губах его заиграла лукавая улыбка, такая знакомая и теплая, что внутри все затрепетало.

- Нет.

Год спустя

Прогулочная коляска была стального серого цвета. Так захотел отец ребенка, не позволив жене выбрать оттенок понежнее. Высокая, маневренная и с большим капюшоном, защищающим от прямых солнечных лучей – в ней и я с радостью прокатилась бы.

- Хочешь еще погулять, Джо?

Маленький человечек с темно-зелеными глазами вытянул вперед обе руки и беззвучно распахнул рот. Я сочла это за знак согласия.

- Давай… а вон и папа идет, смотри.

Человечек, разумеется, не посмотрел, зато я смерила приближающегося Нари укоризненным взглядом. С недавних пор он взялся носить короткую стрижку, и она, по моему личному мнению, не слишком ему шла: делала старше и обнажала чересчур вытянутый череп.

- Опять? Разве с признанием симбионтов у тебя не должно было стать меньше работы?

- Меньше? – рассеянно переспросил он. – Да ее больше, чем когда-либо. Раньше как было: использовал способность на людях – тюрьма. Теперь поди разберись, имело место нарушение или нет…

- Не жалеешь, что занял должность старшего помощника?

- Нет. Командировки, конечно, выматывают, но я чувствую, что приношу огромную пользу. Именно ради этого чувства я и поступал в Академию.

Мы помолчали, глядя в разные стороны, потом я вновь повела коляску вперед. Нари засеменил следом, пытаясь не выпускать из глаз маленького человечка, чье фарфоровое личико торчало из-под глубокого капюшона, и дисплей своего телефона одновременно.

- Отвлекись ты. С дочерью ведь вышел погулять.

- Ты говоришь, как Мерилин.

- Ругаетесь?

- Не так редко, как хотелось бы.

- Ее можно понять, - поразмыслив, я со вздохом добавила. – И тебе тоже можно. Давай я посижу с Джо на следующих выходных? Вы с Мерилин съездите в кино, в кафе – куда захотите.

- Спасибо.

Мы двинулись вдоль озера, чистого и неподвижного, как никогда походящего на зеркало. Коляска ехала плавно и тихо, и вскоре маленький человечек в ней задремал.

- Как там Дакота?

- Трудится в поте лица, - отозвался Нари.

Судя по тону, своим подчиненным-симбионтом он был весьма доволен. Дакота изъявил желание работать на ФБР сразу, как закончилась война, и после долгих совещаний, звонков, сомнений и согласований его приняли. Теперь он, как когда-то Джованни Махоун, награжденный посмертно бесчисленным множеством орденов и медалей, полноправно участвовал в операциях по задержанию бывших последователей Питера. Таковых, к сожалению, оставалось еще очень много.

Основные опасения были связаны с убийцей Николь и Себастьяна, Эриком Маршаллом, тренировавшим армию Питера и канувшим в воду с того самого дня, как я упустила его на Сан-Клементе. Надежд, что он нашел себе тихую гавань и живет теперь нормальной жизнью, никто не питал: отсидевший несколько лет на Сан-Клементе, лишенный голоса и потерявший всех родных, он вряд ли мог просто отпустить свой гнев на людей. Именно в нем видел главную угрозу для установившегося хрупкого мира Франциско, и именно из-за него Габриэль первое время категорически отказывался выходить на улицу.

- Вы знаете, что он сделает со мной, если поймает? – вопил он. – Я никчемный, жалкий, слабый человечишка, подставивший всех в решающий момент!

- Ты никого не подставил, Гэб, - отвечал ему Франциско. – Я одолел тебя в равном бою и забрал твоего демона – это все видели.

- Он не будет даже слушать! Он придет за всеми нами!

Я старалась не поддаваться панике, хотя подобные мысли иногда посещали и меня. Однако, в отличие от Габриэля, тяжело переживающего лишение