— Это не в карточке дело. Это в тебе.

Мальчик кивает, тут же забывая о сказанном. В нём слишком многоэнергии, чтобы долго говорить об одном.

— А ты, значит, у этих… у бывших дайверов?

— Да, у дайверов.

— Ну, я как-нибудь загляну, ладно? И ты в хакерский барзаглядывай, ага? Только там пароль сменили… сейчас. А! «Любовь и верность»!Запомнишь? Я побёг…

— Постараюсь. — Я остаюсь очень серьёзным. — Давай. Беги. Утебя, наверное, куча дел?

— Миллион! — уже на бегу кричит Илья. — А больше не бывает!

Я стою минуту, улыбаясь.

А потом тянусь сквозь закрытую арку входа.

У меня тоже есть дело. Одно-единственное, но неприятноедело.

Болото, с копошащимися монстрами…

Горы, с ползающими монстрами…

Небо, с летящими монстрами…

Подземелья, с бегающими монстрами…

И город, с монстрами всех сортов.

Обрушенный нами небоскрёб уже восстановили. Крыши, конечно,не видно, но я знаю, что там группа монстров суетится у пушки.

Грожу им пальцем и иду по улице.

В меня не стреляют.

Вхожу в сад Императорского дворца. Осматриваюсь. Вот тут мыпрятались… как это было давно. Вот тут шла группа игроков, которых перебилмогучий Император.

Мне нужна сейчас ярость. Ярость, ненависть, злоба. Иначе несделать того, что я должен сделать. Одно дело — лишить первых проблесков жизниоживающие доспехи… панков, грызущих пистолеты и давящих прохожих.

Другое дело — убить того, кто не имеет воплощения в реальноммире.

Того, кто был создан, как холодный беспристрастныйэксперимент. С изначально заложенными жёсткими правилами игры — убивать и бытьубитым.

Я не имею права оставить его в живых.

Я должен его убить.

Совершить необратимый поступок… да, конечно. Но не позволитьвыйти на улицы Диптауна. Не позволить осознать себя, сломать барьеры,раствориться в сети. Тогда не поможет и моя нынешняя сила.

Стою, накручивая себя, как несколько часов назад стоял передТёмным Дайвером Пат. Вспоминаю, как Император переламывал о колено спиныигроков, как сгорел Падла, как погиб Чингиз. Он не должен пройти свой путь доконца, этот финальный персонаж жестокой игры. Потому что тогда всё можетвернуться. Вместе с настоящей жизнью в Диптауне появится настоящая смерть.

И когда я решаю, что мне хватает ярости, я иду к дверямдворца.

Вы доказали проверяющим, что не пропагандируете зло инасилие… Да брось, Крейзи, вы доказали, что «Лабиринт» очень прибыльноеувеселительное мероприятие… А если однажды Император выйдет за пределы игры ирешит рассчитаться со всеми, кто его убивал?

Он ведь уже пошёл по бесконечной дороге познания. Он задалглавный вопрос. Он перестал подчиняться жёсткой программе игры.

И я должен прервать этот путь.

Коридоры пусты.

Я прохожу к лифту знакомой дорогой, нажимаю потайную кнопку.Лифт начинает подниматься.

Для программистов «Лабиринта» я сейчас невидим и неслышим.Но всё-таки я нахожу и обрываю все каналы контроля, оставляю на экранахзастывшие картинки.

Не хочу зрителей.

Я сделаю то, что надо сделать. Но не устрою из этого шоу.

Тронный зал тоже пуст. И охраны нет… охраны, которуюИмператор ставил во дворце самовольно, вопреки программе. Я достаю револьверСтрелка. В нём нет никакого смысла — я убью Императора силой Тёмного Дайвера.Но мне нужен символ.

Я обхожу зал. Заглядываю за серебристый металлический трон.

И вижу Императора.

Он сидит, скорчившись, подтянув колени к лицу, обхватив ихруками. Совсем в человеческой позе. Была ли она задана изначально? Эта жалкаяпоза потерянного, замерзающего ребёнка? Эта возможность сидеть, укрывшись затроном, не реагируя на очередные группы игроков, на их шумные крики, на долгиевыстрелы в упор, на возмущённые возгласы о том, что подобный скучный финалпортит всё впечатление от интересной игры?

Почему ни одна из трёх команд, которые прошли на сотый этап,прежде чем «Лабиринт» был закрыт, не остановилась? Почему они стреляли в упор,стреляли долго, нудно, пока у Императора не кончался его огромный жизненныйпотенциал?

Или я спрашиваю себя не о том?

Или я боюсь спросить?

Император поднимает голову и смотрит на меня. Я жду. Бытьможет, он узнает меня. Быть может, его глаза вспыхнут ослепительным пламенем…безвредным для меня пламенем.

И тогда я снова отсеку лишнее.

Он смотрит на меня очень долго. Мне становится не по себе.

Потому что я помню эту позу. И кажется помню этот взгляд.

— Кто я? — спрашивает Император.

Я сажусь перед ним. Тёмный Дайвер во мне бормочет что-то олишних проволочках, о необходимости решать проблемы без колебаний.

Но теперь я вправе не слушать этот голос.

— Почему ты перестал убивать? — спрашиваю я.

Он молчит, словно подбирает слова. Слова из своегонебогатого запаса, из того, что он слышал от возбуждённых, рвущихся в бойигроков, из их перебранок и приказов…

— Не хочу.

— Почему?

Император пытается что-то сказать. И застывает.

Может быть, у него просто нет слов, которые могли бы всёобъяснить. Ему не довелось их слышать.

И тогда он просто улыбается. Смущённо, виновато, растерянно.

Что случилось, когда он вырвался вслед за нами в изнанкуДиптауна, в серый, размытый мир информационных потоков? Что он увидел, услышал,понял?

Может быть, только то, что мир не сводится к городу и саду,где он должен убивать и быть убитым?

Это в нас во всех. Ярость и ненависть. Агрессия и страх.

Без этого тоже нельзя — никак.

Но есть что-то ещё, и, наверное, это что-то — сильнее. Еслиоживающая программа ломает вбитые в неё инстинкты. Если она не отвечает ударомна удар.

Если программа спрашивает «Кто я?»

Я встаю и беру Императора за руку. Он послушно поднимается,вопросительно смотрит на меня.

Нельзя делать необратимых поступков. Но ими тоже кто-тодолжен заниматься?