класса и стран третьего мира – и был готов использовать любые средства для достижения этой цели. При этом стало отчетливо различимо влияние как международных, так и специфически германских факторов. Так, поддержка палестинских террористов Советским Союзом или принятие и защита бывших членов РАФ в ГДР показали, что борьба террористов против ФРГ гораздо сильнее вписывалась в контекст и логику холодной войны, чем это осознавали сами действующие лица и сторонники террористической сцены. Однако в то же время темная аура германского левого терроризма как реванша германской истории стала очевидной не позднее 1976 года, когда трое германских членов «Революционных ячеек» вместе с палестинской группой угнали французский самолет в Энтеббе и разделили пассажиров по принципу евреев и неевреев.

Годы террора характеризовались массовой реакцией со стороны государства, из‑за которой страна временами оказывалась словно бы на осадном положении. Всеохватывающие облавы и транспортный контроль, полиция с автоматами и в пуленепробиваемых жилетах, обыски домов по смутным подозрениям, но прежде всего новый уровень современной слежки Федерального управления уголовной полиции с помощью широкомасштабного сбора данных вызвали беспокойство по поводу растущего доступа государства к жизни граждан даже среди тех, кто находился в резкой оппозиции к террористам. Специальные законы, препятствующие свободному общению заключенных РАФ со своими адвокатами, вызвали вопросы о соразмерности и правомерности закона, несмотря на то что некоторые из адвокатов злоупотребляли своими функциями в меру своих возможностей, а некоторые в конечном итоге сами скатились в терроризм. Этот же контекст включает и раздувание истерики среди общественности бульварной прессой, которая создала образ врага своим успешным, продолжавшимся годами ураганным огнем по «сторонникам террора».

Тем не менее и иначе, чем представляли себе левые, демократические правила государства в основном остались нетронутыми. Правда, после захвата «Ландсхута» у отдельных членов боннской кризисной группы были краткосрочные размышления о том, чтобы расстрелять заключенных Штаммхайма на месте, но такие фантазии были быстро отвергнуты. Жесткий подход германского правительства, который, однако, был в значительной степени защищен верховенством закона, нашел одобрение у значительной части населения. Конечно, также принималась во внимание возможная смерть Шлейера[53].

Оказало ли «формирующее идентичность» влияние на западногерманское общество то, что оно справилось с террористическим вызовом, как иногда предполагается, вероятно, можно сомневаться. Но, бесспорно, демократия в ФРГ в противостоянии террору получила «эмоциональное признание», которого она не имела во многих случаях до этого, по крайней мере, в национально-консервативном спектре населения[54]. В этом отношении западногерманское государство прошло свое испытание, когда оно искало свой суверенитет не в чрезвычайном положении, а в соблюдении демократических принципов даже в сложных ситуациях.

ПОЛИТИКА КАК КРИЗИСНЫЙ МЕНЕДЖМЕНТ

Политические перемены, произошедшие в 1970‑х годах, в ФРГ символизировались сменой канцлера с Брандта на Шмидта. Вилли Брандт многое сдвинул благодаря своей Восточной политике и политике реформ, направленной на демократизацию и модернизацию. Триумфальная победа на выборах осенью 1972 года, Нобелевская премия мира, а также необычайная популярность, которой пользовалась его партия в начале 1970‑х годов, особенно среди молодежи, свидетельствовали об одобрении и энтузиазме, которые он получил у себя дома и во всем мире. Как борец за сопротивление нацистской диктатуре и как бургомистр Берлина, ставший символом сопротивления коммунистической угрозе в момент строительства Берлинской стены, он символизировал борьбу против двух великих тоталитарных диктатур XX века, как вряд ли кто-либо другой из германских политиков. Ему удалось привязать к своей партии и демократии значительную часть бунтарской молодежи шестидесятых, он инициировал примирение с Востоком, а реформаторская деятельность как Большой, так и социал-либеральной коалиции, в создании которых он участвовал, была направлена на расширение социальной справедливости и верховенства закона.

И напротив, он оказался скорее беспомощным перед лицом новых вызовов, сначала валютного кризиса, затем кризиса цен на нефть и структурного кризиса. Даже формирование правительства после победы на выборах было трудным, внутрипартийные распри усилились, а вопрос о том, как финансировать внутренние реформы, остался нерешенным. Продолжение прежней экономической политики также казалось устаревшим, новой ориентации не просматривалось. Тот факт, что Брандт был окончательно смещен из‑за шпиона ГДР, вычисленного в канцелярии, не лишен исторической иронии, учитывая его усилия по достижению германо-германского примирения, даже если до сих пор не до конца ясно, какая восточная секретная служба какие цели преследовала.

Гельмут Шмидт, его преемник, был из другого теста. Всего на четыре года моложе Брандта, во время войны он служил обер-лейтенантом в вермахте, сразу после возвращения из плена вступил в СДПГ и изучал экономику. Он стал одним из первых председателей партии «Молодые социалисты», членом бундестага в 1953 году и лидером парламентской фракции СДПГ в 1967 году. Будучи министром обороны, а затем финансов и экономики, он занимал ключевые позиции в социал-либеральной коалиции и был бесспорным преемником Брандта после его отставки. В лице Шмидта в мае 1974 года был избран канцлер, который выступал за «правое» партийное крыло рабочих и представителей профсоюзов и был сдержан в равной степени как по отношению к новым левым в СДПГ, которые вышли из студенческого движения и выступали за возрождение марксистской политики, так и по отношению к растущей критике промышленности и пропаганде «качества жизни».

Его правительственное заявление уже четко обозначило конец эпохи Брандта: реализм, трезвость, стабильность, безопасность – таковы были новые слова. Против всех попыток левых из СДПГ проверить «пределы устойчивости» капиталистической экономики с помощью «политики структурных изменений», Шмидт выступил в пользу рыночной экономики и поощрения инвестиций. Он действительно объявил о продолжении политики реформ, но с оговоркой о ее финансовой жизнеспособности. В партии, таким образом, Шмидт столкнулся с давней и упорной оппозицией. С другой стороны, среди населения он достиг очень высоких показателей популярности, даже среди консерваторов, которые ценили его лихой и несколько авторитарный, но в любом случае лидерский и напористый стиль[55]. В противоположность этому, часть его партии, особенно представители нового среднего класса, которые стекались в СДПГ с конца 1960‑х годов, ориентировались на перспективы старых и новых левых. В частности, в «Молодых социалистах» занимали ведущие позиции неомарксистские молодые политики, такие как Герхард Шрёдер или Хайдемари Вичорек-Цойль, и временами создавалось впечатление, что «Молодые социалисты» с их требованиями социализма и «преодоления системы» были ближе к КПГ, чем к СДПГ Гельмута Шмидта[56].

В ХДС/ХСС правительство сменилось после фиаско на выборах 1972 года. Премьер-министр земли Рейнланд-Пфальц Гельмут Коль, родившийся в 1930 году, молодой политик, считавшийся реформатором, был назначен лидером партии, чьей первой задачей было превратить ХДС в современную партию, это ему удалось сделать, как и обновить ее программу. Вместе со своими доверенными лицами Хайнером Гайслером