доминировали исламисты. Тот факт, что Запад теперь поддерживал исламских повстанцев в Афганистане против Советской армии, среди которых были талибы и арабские боевики, сгруппированные вокруг саудовского бизнесмена бен Ладена, является одним из многих хитросплетений и противоречий этого периода, в котором были предрешены изменения в международных конструкциях. Масштабы противостояния Запада и исламизма нельзя было предвидеть в 1980 году. Однако в ретроспективе можно увидеть, что в международных отношениях биполярность между Востоком и Западом сменилась многополярностью, которая больше не могла быть сведена к дихотомическим категориям и умножила очаги международных конфликтов.

МИРОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КРИЗИС И МИРОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА

Экономические кризисы 1970‑х годов ознаменовали упадок Запада, который вышел за рамки экономического. Поражение американцев в Юго-Восточной Азии, подъем в основном марксистски ориентированных освободительных движений в Азии, Африке и Латинской Америке или протестные движения, критикующие индустриальное общество в странах Западной Европы и США, заставили громче зазвучать вопросы о кризисоустойчивости или даже выживаемости западной системы порядка. Правительства западных стран, предупреждал американский президент Форд в ноябре 1975 года, должны были позаботиться о том, чтобы «нынешняя экономическая ситуация не рассматривалась как кризис демократической или капиталистической системы»[66].

Прежде всего, крах Бреттон-Вудской валютной системы дал понять, что европейские национальные экономики смогут пережить проблемы на финансовом рынке только при условии тесной координации. Как неоднократно отмечал, в частности, канцлер Шмидт, ни одна развитая страна не в состоянии повлиять на мощные силы мировой экономики только с помощью национальной экономической политики. Чтобы справиться с этими вызовами, правительства стран Запада должны были активизировать свои консультации и сотрудничество, как на глобальном уровне, так и в рамках Европы[67].

Европейское сообщество, однако, явно потеряло темп в течение 1960‑х годов. Основной причиной этого стала позиция президента Франции де Голля, который проводил подчеркнуто национально ориентированную политику и до самого конца препятствовал присоединению Великобритании. Только после его смены европейский проект получил новый импульс, и его значение сейчас значительно возросло в связи с международным валютно-экономическим кризисом. Однако политика западногерманского правительства под руководством канцлера Вилли Брандта и его заместителя Вальтера Шееля в отношении Германии и Востока также способствовала ускорению политики европейской интеграции. Это вызвало беспокойство среди правительств западноевропейских государств, особенно Франции, поскольку они опасались того, что ФРГ станет независимой и оторвется от западного единства. В очередной раз стало ясно, что европейское объединение не в последнюю очередь служит для того, чтобы крепко привязать Западную Германию к Западу. Однако укрепление европейского сотрудничества было в особых интересах ФРГ, которая с ее сильной экспортной экономикой извлекала наибольшую выгоду из общего европейского рынка. Таким образом, как и во времена плана Маршалла, намеренное политическое сдерживание Германии сочеталось с ее непреднамеренным экономическим усилением.

В 1973 году в состав ЕЭС вошли Великобритания, Ирландия и Дания. Таким образом, блокада предыдущего десятилетия была прорвана, и расширение на север и запад прошло успешно. Европейское сообщество еще сильнее продемонстрировало свою растущую политическую значимость и привлекательность, когда в середине 1970‑х годов рухнули правые диктатуры, десятилетиями существовавшие в Португалии и Испании, а также военная диктатура, установленная в 1967 году в Греции. При энергичной помощи стран ЕЭС, а также Социалистического интернационала под руководством Вилли Брандта и премьер-министра Швеции Улофа Пальме в очень короткие сроки был взят курс на создание быстро укрепляющихся демократий в этих странах. С поддержкой демократических партий, находящихся в процессе становления, с финансовой помощью, привилегированными торговыми соглашениями и перспективой членства в ЕЭС можно было в течение нескольких лет политически стабилизировать три средиземноморские страны и интегрировать их в круг западных демократий. Европа ЕЭС, как стало очевидно, теперь обладала огромной привлекательностью для стран периферии.

В общественном мнении большинства стран ЕЭС «Европа» также продолжала иметь положительные коннотации, даже если отдельные решения Брюсселя почти не замечались или даже критически обсуждались. Если правительства сходились во мнении, то только в таком случае осуществлялись крупные шаги в направлении интеграции, и дело не доходило до общественных дебатов и голосований, которые могли тормозить процессы. В долгосрочной перспективе, однако, здесь образовался дефицит демократии и легитимности[68].

Важным шагом в усилении интеграции стран ЕЭС стало, например, соглашение об улучшении координации внешней политики западноевропейских стран, которая теперь была институционализирована под названием Европейское политическое сотрудничество (ЕПС). Год спустя были согласованы регулярные встречи глав государств и правительств, которые, как «Европейский совет», превратились в нечто среднее между координационной группой и европейским правительством. В 1979 году Европейский парламент впервые был избран прямым голосованием. Хотя он не имел практически никаких реальных полномочий, он служил доказательством демократизации европейского проекта, которая однажды будет достигнута. Таким образом, кризис западных экономик и агония американцев после войны во Вьетнаме привели к новой динамике европейского сотрудничества, хотя в первую очередь к сотрудничеству правительств, а не к расширению интегрированных, наднациональных структур и институтов.

Экономическая взаимозависимость также сохранялась. Сельскохозяйственный рынок уже был в значительной степени европеизирован, хотя и в ущерб потребителям. Ведь с помощью финансовых ресурсов ЕЭС сильные в сельскохозяйственном отношении страны, прежде всего Франция, замедлили структурные изменения в сельском хозяйстве. Они обеспечивали искусственное поддержание высоких цен даже на ту продукцию, которой производилось намного больше, чем требовалось на рынке. В результате расходы на сельское хозяйство выросли чрезвычайно – ЕЭС потратил почти девяносто процентов своего бюджета на субсидирование сельского хозяйства, а Германия, Италия и Великобритания, в частности, должны были платить за это как нетто-доноры. Это не имело ничего общего с рыночной экономикой, но было терпимо, поскольку социальные и политические проблемы, связанные с ускоренной деаграризацией сельского хозяйства, рассматривались как большее зло[69].

Европейская промышленная политика, с другой стороны, сначала практически не существовала, а если и существовала, то сводилась к европеизации убытков, в то время как прибыль оставалась в национальных рамках. По крайней мере, развивались некоторые совместные европейские предприятия, такие как консорциум Airbus или Европейское космическое агентство. Были также первые, хотя и довольно робкие, подходы в области технологий, энергетики и транспортной политики. С 1972 года возросло значение унификации социальной политики, а также региональной структурной политики, с помощью которой в первую очередь поддерживались экономически слабые регионы ЕЭС. Это были не те большие шаги, которых неоднократно требовала общественность и по сравнению с которыми реально достигнутый прогресс выглядел довольно нерешительным и унылым. Но таким образом постепенно возникли сильные европейские структуры, которые развивали свою собственную динамику и оказывали все большее влияние на жизнь и управление в странах – членах ЕЭС. В частности, появилось европейское право с влиятельным Европейским судом,