действительно серьезной и тяжелой раны. Атабек Лурестана не имел резервного войска, что указывало на то, что он не сведущ в военном деле. И еще то, что атабек, которого пока что мне не удалось высмотреть, не отступил, также изобличало его незнание военной науки. Ибо, если бы Афросиаб-ибн-Юсуф шах знал военную науку, он бы понимал, что когда живой силе войска грозит окружение и тому невозможно воспрепятствовать, в этом случае следует отступать. Отступив, он мог бы, используя особенности местности, закрепиться на новых позициях и продолжать оказывать сопротивление. Но если он не отступит, то непременно будет окружен и разбит. Если бы атабек приказал в тот день своему войску отойти на исходные позиции, у меня бы возникли трудности с его окончательным разгромом. Потому что победа над многочисленным войском врага в условиях горной местности, да еще таким, как войско атабека, состоящим из воинов, не испытывавших страха, была трудной задачей и мне, возможно, пришлось бы вернуться назад, так и не одержав победы и вместо этого понеся тяжелые потери. Затем я узнал, что луры считают для себя позором отступать, и в бою никогда не прибегают к отступлению (как к маневру), на том же месте, где сошлись с противником, они остаются и оказывают сопротивление, пока не погибнут или не одолеют противника. Хоть я и узнал, что луры считают позором отступление в бою, тем не менее я утвердился во мнении о том, что будучи невежей в военном деле, атабек не понимал выгоду отступления, если бы это было не так, он бы в тот же день увел свое войско из долины в горы и расставил своих воинов на высотах, чтобы те осыпали нас камнями. В этом случае, желая пройти через гору, мы бы все до последнего погибли от обрушающихся на нас камней, а если бы нам и удалось окружить ту гору, то и это было бы бесполезным, поскольку на ней росло множество дубовых деревьев, и луры могли питаться, превращая в муку желуди и выпекая из той муки хлеб, тем более, что воды там было предостаточно.

Несмотря оказываемое лурами сопротивление, наши фланги сумели прорваться вперед, обогнуть с обоих сторон войско атабека и выйти навстречу друг другу в его тылу. Когда войско атабека было полностью окружено, мне незамедлительно донесли об этом, и я, находясь в центре войска, усилил свой нажим, а мои фланги начали атаку врага с тыла. Вдруг я заметил человека, с длинной черной бородой, с булавой в руке, в высокой войлочной черной шапке, обмотанной шелковой тканью, скачущего верхом и оравшего: «Кто из вас Тимур-шах?» Я крикнул: «Что за дело у тебя к Тимур-шаху?» Он ответил: «Л хочу биться с ним!» Я спросил: «Кто ты есть?» Он в ответ крикнул: «Я атабек Луристана, Афрасиаб!» По виду того человека было похоже, что он говорит правду. Потому что, помимо почтения, с которым луры обращались с ним, на нем были роскошные одеяния, а на поясе висел кинжал, ножны которого были отделаны драгоценными камнями. Я крикнул: «Я готов сразиться с тобой! Вели своим воинам очистить место для поединка!» Тот человек что-то сказал своим воинам, те отошли назад, очистив место.

Я велел своим сделать то же самое, чтобы создать пространство для ожидаемой схватки. На других участках поля битвы продолжался яростный бой. Мои воины, знавшие о том, что противник окружен, старались пробить бреши в его рядах и раздробить его на мелкие группы, которые легче было уничтожать и брать в плен. Но на том месте, где лицом к лицу стояли я и атабек, битва временно утихла и воцарилась тишина. Я слышал, что правящие атабеки Лурестана не происходят из коренного населения того края, что они пришлые. В тот же миг, когда атабек Афросиаб приготовился к схватке со мной, хотя он и был верхом, я по длине его туловища и ног понял, что он не такой рослый, как его луры.

Атабек Музаффар крикнул: «Эй, Тимур-шах, у тебя оружие в обоих руках, тогда как у меня — лишь в одной. Положи наземь оружие из одной из рук, чтобы мы бились в равных». Я ответил: «Эй, атабек Афросиаб! Господь дал человеку две руки, чтобы он пользовался ими обеими. Если бы он хотел, чтобы человек пользовался лишь одной рукой, он ему дал бы лишь одну руку. Поэтому оставлять в бездействии левую руку равносильно святотатству в ответ на милость, которой Господь наделил человека. Тем не менее, ради того, чтобы мы были на равных, я отложу в сторону оружие, до того находившееся в одной из моих рук, и ты сам назови, от какого вида оружия я должен отказаться». Атабек сказал: «От того, что ты держишь в правой руке». Я сказал: «Итак, я вложу в ножны свою саблю и буду драться секирой, которую держу в левой руке». Атабек потому настоял, чтобы я отложил оружие своей правой руки, что полагал, будто я, подобно ему, умею хорошо владеть лишь ею. Он не знал, что с того дня, как была ранена моя правая, я пользуюсь в основном левой рукой и, что хотя я умею фехтовать правой, писать ею не могу, тогда как левой я могу также и писать. После того, как я вложил саблю в ножны, атабек погнал своего коня вперед и в тот день я понял, что луры из всех видов оружия, больше предпочитают булаву, потому что управляются ею лучше, чем с другими видами. Атабек по этой причине выбрал для себя булаву, резко натянув поводья, он, описывая огромную дугу, понесся на меня.

Всюду слышался шум битвы, но здесь царила тишина, как мои конники, так и луры затаили дыхание. Все ждали, чем кончится поединок между мной и атабеком Лурестана. Атабек, поравнявшись со мной, замахнулся булавой, намереваясь обрушить ее на мою голову. Я так же привел в движение своего коня в сторону от линии атаки атабека. Я поднял своего коня на дыбы и булава, нацеленная на мою голову, не коснувшись даже шлема, скользнув вдоль моего корпуса, угодила в левую ногу. Пользуясь тем, что мой конь встал на дыбы, я ударил секирой, рукоятка, которая имела изрядную длину, одновременно с моментом, когда мой конь стал опускаться на свои передние ноги.

Я уже однажды упоминал, что когда конь поднимается на дыбы, следует замахнуться саблей или секирой, чтобы когда животное под тобой начнет опускаться на передние ноги, сила твоего удара и движение коня слились и