варианты указанных строф более остры; они сглажены, как полагают исследователи, по цензурным соображениям. Думается, предпочтительнее видеть в этом отработку, уточнение авторской позиции. Первоначально возникал слишком резкий контраст двух тенденций. С одной стороны, показывалось умиротворяющее воздействие Татьяны: в своей гостиной она точно выступала законодательницей:

Хозяйкой светской и свободной

Был принят слог простонародный

И не пугал ее ушей

Живою странностью своей…

Описание подобных нравов было развернуто на две строфы. А результат? Гневная зарисовка «цвета столицы». И поэт смягчает обе тенденции, более сдержанно показывает как влияние Татьяны, так и иронию портретов гостей.

Но и в окончательном виде строфы носят определенный сатирический характер, позиции автора и его героев соединились в резком неприятии духоты светской жизни.

Внутренняя структура итогового группового портрета проста и прозрачна: она подчеркнута анафорой (тут был — тут были — тут было — тут был и т. д.). Общая композиция портрета уже встречалась на страницах романа: вначале четкая суммарная характеристика (здесь — в составе начального четверостишия XXIV строфы), затем ее расчленение и детализация. Детали не одинаковы по тщательности разработки, но тем эффектнее укладываются в общую картину, совершенно однородную по эмоциональному неприятию, резкому антагонизму.

В изображении светского общества Пушкин пробует буквально все тона: упоение этой жизнью, гордость высокой культурой, лукавую иронию, горечь разочарований, жалобы на духоту атмосферы, непримиримость сатирического отрицания. Последнее слово автора — одно из самых критически резких.

Картины народной жизни

Дворянское общество в трех его разновидностях — основная среда, в которой протекает жизнь главных героев пушкинского романа. Жизнь дворянского общества в присущих ей собственных формах образует основной фон романа. Основной, но не единственный. Сравнительно меньшее, но объективно важное место в романе занимает изображение других сторон действительности: это картины народной жизни, тоже важный содержательный компонент романа-энциклопедии. Вместе с тем это и превосходный материал для уяснения позиции поэта: мы вполне можем учиться у Пушкина принципам широкого мышления.

В слове «народ» Пушкин не «сливает» понятия «нация» и «демократия» (Б. В. Томашевский). Зато его сознание объемлет все оттенки понятия. В его позиции нет никакой предвзятости, она широка и универсальна. Для нас драгоценно, что эта позиция включает демократизм. Широта подхода заявлена сразу, начиная с первой главы.

Художественная структура изображения народа аналогична общим формам изображения фона: представлены бытовые зарисовки, групповые портреты, эпизодические и второстепенные персонажи.

В первой главе исключительное значение имеет строфа XXXV. По контрасту праздной жизни Онегина она воссоздает сценки жизни трудового Петербурга:

Что ж мой Онегин? Полусонный

В постелю с бала едет он:

А Петербург неугомонный

Уж барабаном пробужден.

Встает купец, идет разносчик,

На биржу тянется извозчик,

С кувшином охтинка спешит,

Под ней снег утренний хрустит.

Проснулся утра шум приятный.

Открыты ставни; трубный дым

Столбом восходит голубым,

И хлебник, немец аккуратный,

В бумажном колпаке, не раз

Уж отворял свой васисдас.

Композиционная структура отрывка довольно обычна: общая посылка («Петербург неугомонный / Уж барабаном пробужден») — и расчленение ее, детализация. Стилистическую природу этого отрывка хорошо показал С. Г. Бочаров («Поэтика Пушкина»): здесь неукрашенное, «голое» слово противостоит игривой, стилистически украшенной, прихотливой речи, рисующей Онегина. Простое слово как бы адекватно простой действительности.

Даже и такая картинка — об Онегине, но без Онегина:

И вы, красотки молодые,

Которых позднею порой

Уносят дрожки удалые

По петербургской мостовой,

И вас покинул мой Евгений.

Здесь ничего не показано, лишь приоткрыта завеса над стороной жизни героя, которую ни герой, ни автор не афишируют, но которая существенна — и попала в поле зрения автора как маленькое звено резких контрастов холодного столичного города.

Совместным восприятием автора и героя фиксируются детали пейзажа белой ночи на Неве, важнейшая из которых — плывущая лодка с певцами и рожочниками: в прекрасный пейзаж вливается народное искусство.

Интересна панорама Тверской, по которой несется возок Лариных. Здесь в калейдоскопе «живого» восприятия мелькают бабы, мальчишки, бухарцы, купцы, мужики, казаки, но совсем нет представителей аристократической публики (они пешими по улице не ходят); аристократия обнаруживает свое присутствие лишь косвенно, через неживую деталь: дворцы, львы на воротах, магазины моды (рифмуется — рифмой уравновешивается — с «огороды»).

Пушкин лишь отчасти использует восприятие героев как способ изображения объективной действительности, он от своего авторского имени набрасывает в своем романе широкую панораму русской жизни. Автор в «Евгении Онегине» воистину универсален. Именно автору, неуклонному спутнику своего героя, мы обязаны не только картинами жизни высшего общества, но и лаконичными, зато броскими зарисовками быта низших слоев Петербурга — извозчиков, хлебников, лакеев, кучеров, швейцаров. При этом поэт, отнюдь не скрывающий своего аристократического происхождения и ничуть не открещивающийся от него, в то же время нисколько кастово не ограничен и видит жизнь в различных ракурсах, в том числе снизу вверх, т. е. подчеркнуто демократически:

Еще снаружи и внутри

Везде блистают фонари;

Еще, прозябнув, бьются кони,

Наскуча упряжью своей,

И кучера, вокруг огней,

Бранят господ и бьют в ладони…

Мал золотник, да дорог. Немного подробностей, но каждая выразительна. Как контрастирует внешне похожий жест у тех, кто в зале, и у тех, кто на морозе!

Заслуживает внимания, что восьмая глава, возвращающая действие в Петербург, полностью свободна от зарисовок «низкого» быта, встречающихся в главе первой. Единственная мелкая деталь, напоминающая об ином Петербурге: в числе крохотных услуг, которые Онегин счастлив оказать Татьяне, — «или раздвинет / Пред нею пестрый полк ливрей»; Онегин перед своей любимой смешивается в толпе лакеев. И это — все. Пушкину понадобилось вторично обратиться к изображению высшего света, причем новые краски куда более саркастичны, чем вначале. Но уже в первой главе на фоне аристократической столицы поэт показал трудовой Петербург. Эти два мира резко разобщены, промежуточные звенья, их связующие, опущены. Этот другой Петербург обозначен однажды, и обращаться к его дорисовке поэт не считает нужным: эти зарисовки эскизны, но отчетливы, они помнятся, они поэтичны, их эмоциональное восприятие не меняется. Больше того, отсутствие подобных зарисовок лишь подчеркивает холодную и чопорную отчужденность аристократического Петербурга: это ощущение драматизировано переживаниями Татьяны, рядом с которой нет ее няни — и нет человека, который заменил бы ее. Надо учесть и то, что восьмая глава густо насыщена сюжетными эпизодами.

Может даже сложиться впечатление, что, начав в первой главе с резких социальных контрастов