Третье и окончательное решение композиции «Евгения Онегина» дано в печатном тексте романа, опубликованного автором в полном виде в 1833 году. Пушкин отказался от членения романа на части. В состав печатного текста входит посвящение, эпиграф к роману, восемь глав (с эпиграфами к каждой), примечания и, с предисловием, «Отрывки из путешествия Онегина»[261].

Композиция романа как ансамбль

Разговор об итоговой композиции романа уместно начать не с главного, а с оценки роли добавочных компонентов. Может сложиться впечатление, что Пушкин окончательно «портит» архитектурную стройность здания асимметричными пристройками. Зачем роману в стихах прозаический текст и описание эпизода из жизни героя, с которым автор уже попрощался «надолго… навсегда»?

Отрицать добавочный, «пристроечный» характер примечаний и «Отрывков…» вряд ли резонно. «Евгения Онегина», при всей органичности линейного развертывания, логичнее осознавать не как единое здание, но как архитектурный ансамбль. Композицию романа нет возможности, а стало быть, и надобности рассматривать в одной плоскости. Вот почему, беря предметом изучения судьбу героя, уместнее поставить «Отрывки из путешествия Онегина» на полагающееся им фабульное место; но в обзоре композиции надлежит вернуть «Отрывкам…» их завершающее роман положение, видеть в них и в примечаниях добавочные композиционные конструкции, вполне органично входящие в структуру целого.

Прежде всего, примечания и «Отрывки…» симметричны между собой. В примечаниях чередуется прозаический и поэтический текст. Но и «Отрывки…» содержат не только поэтический, но и прозаический текст: предисловие, прозаические связки выборочно данного поэтического текста, даже одно подстрочное примечание. Выходит, что проза в «Отрывках…» выполняет роль примечаний, и как собственно примечания комментируют стихи романа, так проза комментирует стихи «Отрывков…»; «Евгения Онегина» завершает микророман, повторяющий структуру основного текста… В примечаниях больше прозы, чем стихов, в «Отрывках…» больше стихов, чем прозы, но даже такое соотношение создает своеобразную зеркальную симметрию.

Еще интереснее аналогия созвучий примечаний и «Отрывков…» с главами романа.

Примечания — это фрагмент романа с двойной функцией: их можно (и полезно) воспринимать как целое, но можно так и не воспринимать, акцентируя их связь с текстом.

Как целое примечания одно время изучались весьма активно. Ю. Н. Чумаков настаивает даже на рассмотрении примечаний «внутри художественной системы романа»[262]. По его мнению, признание «художественности примечаний, усложняя структуру „Онегина“, повышает эстетическую информативность произведения, усиливает активную избирающую ориентацию читателя в значимой игре образных сопоставлений» (с. 67). Но тут уж проявляется избыточный азарт исследователя: для того, чтобы подчеркнуть значимую роль примечаний (против чего не может быть возражений) совсем не обязательно отождествлять их с художественным текстом. С. М. Громбах, возражая Ю. Н. Чумакову, рассматривает примечания как форму публицистики, которая выполняет (и тут нет разногласий с Ю. Н. Чумаковым) важную функцию: «Под видом невинных справок они либо привлекают внимание читателя к отдельным строкам и скрытому в них содержанию, либо развивают или подчеркивают мысль, лаконично высказанную в тексте, либо, наконец, говорят то, чего в тексте сказать было нельзя»[263].

В. Мильчина выделяет группу примечаний, которые осознанно тавтологичны, лишены «второго» голоса, фактически излишни: «Своего рода „новаторство“ Пушкина в отношении примечаний заключается именно в этом „прощании“ с ними»[264]. Интересное дополнение, которое, конечно, не снимает значимость роли другой, основной группы примечаний.

Примечания к «Онегину» можно вообразить (конечно — только вообразить) как подстрочные примечания: в этом случае они как бы растворяются в тексте романа. В таком своем содержании, в связях с текстом, они выполняют воспитательную задачу обучения читателя. Это урок остановки в чтении, осмысления данного факта в свете дополнительной информации. Но не так ли можно и нужно читать текст, к которому нет примечаний? Ведь и он связан с иными фрагментами, и установление, уяснение этих связок многое дает, обогащает восприятие романа.

«Евгений Онегин» — книга не для однократного чтения, к нему можно обращаться без устали. Ничто не препятствует повторить начальное сплошное чтение, охватывая содержание в целом. Можно ставить выборочное задание, памятуя, что все богатство впечатлений за один раз охватить невозможно. Бывает полезным просто подумать над каким-то эпизодом, устанавливая, каким другим фрагментам он корреспондирует. Может быть, когда-то приятно пройти длинной анфиладой дворцовых зал, а в другой раз свернуть в боковые переходы, чтобы полюбоваться главным фасадом из окон… Важно только не придавать универсального значения отдельным впечатлениям; необходимо накапливать их, соразмеряя и соотнося их с ощущением целого.

Целостность «Отрывков…» как фрагмента более ощутима, чем целостность примечаний. Связь «Отрывков…» с главами романа (кроме фабульного значения) менее ощутима, чем связь примечаний. Тем не менее и примечания обладают целостностью, и «Отрывки…» — глубинной связью с текстом, что позволяет им стать заключительными страницами романа. Но для того, чтобы убедиться в этом, необходимо прежде рассмотреть композиционную структуру основного текста.

Линейная композиция

Итоговая композиция «Евгения Онегина» в составе восьми глав, без разделения на части, более свободна от регламентации, но, как ни парадоксально, реализовала оба принципа композиционной структуры — и парной симметрии и тройственного членения, — которые обдумывались поэтом в процессе творческих поисков.

Закон парности систематично действует в «Евгении Онегине», начинаясь с разнообразного композиционного ритма и венчаясь обратной, или зеркальной, симметрией ряда описательных картин и, что особенно важно, основных сюжетных эпизодов (письма и в «очередь» объяснения героев).

Что же касается общего композиционного рисунка, он все-таки подчиняется «принципу тройственного членения», хотя в окончательном виде существенно иначе, чем в упоминавшемся пушкинском плане-оглавлении. С выпуском первоначальной восьмой главы нарушилось предполагаемое обозначение трех равных по объему частей и произошло перераспределение глав: теперь они четко группируются по топографии действия. Особняком первая, «петербургская» глава, «быстрое введение», по определению Пушкина. Далее идет основной корпус «деревенских» глав, со второй по седьмую (седьмая глава переносит место действия из деревни в Москву). Финальная восьмая глава вновь петербургская[265]. В таком рисунке отчетливо просматривается и симметрия, то, на чем настаивает М. Л. Нольман: «Завершенность „романа без конца“ осуществлена кольцевой композицией, „рифмой ситуации“, выражающей пушкинский закон парности»[266]. Действительно, «петербургские» главы выполняют роль пролога и эпилога. Но, выявляя эту симметричность, нельзя опускать остальное, что сюда не помещается: этого «остального» так много!

В условиях, когда замысел неизбежно претерпевал изменение (даже объем романа сокращался с двенадцати глав до девяти, а потом и до восьми), Пушкин сумел подчинить окончательный вид любимого произведения требованиям гармонии. Обрамление основного состава текста одной прологовой главой и одной эпилоговой придает «Онегину» отточенную композиционную стройность. С этой точки зрения исключение первоначальной восьмой главы, наносящее серьезный ущерб роману как «энциклопедии русской жизни», выгодно произведению в архитектоническом отношении.

Не нарушает стройности триады Петербург