Она подняла под одеялом руки и прикрыла ими грудь, словностараясь защититься от кого-то. Нет, это же сущий абсурд. Никакого изнасилованияне было.

– Вам принести что-нибудь выпить перед приземлением?

– Только кофе.

Она снова закрыла глаза. Кем же все-таки он был, ее любовникиз сна? Ни лица… Ни имени… Только ощущения… Воспоминание о ком-то, еще болеенежном, чем Майкл, поистине неземном… Да, именно это слово пришло ей сейчас вголову. А ведь он говорил с ней… Она точно помнит, что говорил… Нет, ничего,кроме ощущения блаженства, в памяти не осталось.

Только когда принесли кофе и она сделала первый глоток,Роуан почувствовала некоторое неудобство, слабую боль между ног. Возможно, этоследствие конвульсивных сокращений мышц. Хорошо еще, что ни рядом, ни в креслахнапротив, за проходом, никого нет. Хотя, если бы не прикрывавшее ее одеяло,едва ли она позволила бы себе зайти так далеко… Если… Если… Если бы в тотмомент она могла проснуться и контролировать собственные поступки.

Как хочется спать.

Она сделала еще глоток кофе и подняла белую шторкуиллюминатора.

Внизу, освещенная ярким послеполуденным солнцем,простиралась зеленая болотистая равнина. Извилистая река с коричневатой водойогибала видневшийся вдали город. Роуан вдруг охватила бурная радость. Она почтина месте! Самолет пошел на снижение, и звук двигателей стал более низким игромким.

Ей больше не хотелось вспоминать странный сон. Он вдругпоказался ей почти непристойным и теперь вызывал лишь гнев и едва ли неотвращение. Нет, пора выбросить его из головы. Теперь она будет думать только оматери и мечтать о встрече с Майклом.

Из Далласа она звонила Джерри Лонигану. В зале особняка всебыло готово для церемонии прощания, родственники начали съезжаться с самогоутра. Служба в церкви начнется в три часа, так что у нее нет основанийбеспокоиться. Она успеет. В крайнем случае отправится туда прямо из аэропорта,не заезжая в «Поншатрен».

– Где же ты, Майкл, – прошептала она, сноваоткидываясь в кресле и закрывая глаза.

События, произошедшие вскоре после смерти Стеллы.

В октябре – ноябре 1929 года на Нью-Йоркской бирже произошелкрах котировок акций и наступил период Великой депрессии. Всеобщее процветание,царившее в Бурные двадцатые, навсегда кануло в лету. Многие богатые семьиразорились. Недавние мультимиллионеры выбрасывались из окон своих особняков.Суровые, требующие аскетизма времена неизбежно затронули все области жизни, втом числе и культуру, положив конец беззаботности и веселью предшествующегодесятилетия. Короткие юбки, неумеренность в употреблении алкоголя, сексуальнаяизощренность и эротика в кино и литературе вышли из моды.

После смерти Стеллы огни в особняке Мэйфейров на углуЧестнат и Первой улицы потухли, чтобы никогда больше не вспыхнуть с прежнейсилой. Зал, в котором стоял открытый гроб с телом Стеллы, освещали лишь свечи.А когда вскоре после сестры умер убивший ее на глазах у множества гостейЛайонел, прощание с ним проходило уже не в доме, а в нескольких кварталах отнего, в зале похоронного бюро на Мэгазин-стрит.

В течение полугода после смерти Лайонела из комнат особнякапостепенно исчезли купленные Стеллой произведения современного искусства, ееизысканная мебель и неимоверное число пластинок с записями блюзов, джазовыхкомпозиций и музыки в стиле регтайм. Все, что не поместилось в обширныхмансардах и на чердаке дома, было просто выброшено на улицу.

Благообразная обстановка и предметы обихода Викторианскойэпохи, бережно хранимые в кладовых со времен потери Ривербенда, заполнили жилыепомещения дома. Ставни со стороны Честнат-стрит были заперты, окна больше неоткрывались.

Однако все эти перемены были вызваны отнюдь не прощанием сБурными двадцатыми и не Великой депрессией.

Фамильная фирма «Мэйфейр и Мэйфейр» давным-давно изъяла своинепомерные капиталы из железных дорог и с биржевого рынка. Еще в 1924 годуМэйфейры избавилось от обширных земельных владений во Флориде, чтобы болеевыгодно поместить свои средства. Земли в Калифорнии, однако, где ожидалсязначительный рост их стоимости, оставались в собственности семейства. Миллионыдолларов были обращены в золото и швейцарские франки, вложены в добычуюжноафриканских алмазов и множество других прибыльных предприятий. Такимобразом, капиталы Мэйфейров не только не были утрачены, но, напротив, постоянноросли, и семья оказывала финансовую помощь многим друзьям и, конечно же,дальним родственникам, которые потеряли все, что имели.

Тот факт, что Мэйфейры с готовностью одалживали деньги тем,кто в них нуждался, позволил им в свою очередь заметно расширить свои связи вполитических и иных кругах общества и тем самым обеспечить семье более надежнуюзащиту от любого постороннего вмешательства в ее внутренние дела.

Ни один полицейский офицер не получил возможности допроситьЛайонела Мэйфейра относительно причин, побудивших его застрелить Стеллу. Через двачаса после ее смерти он уже был в числе пациентов частной лечебницы, где вскоредоктора лишь устало кивали головами и клевали носом, слушая его бесконечныестенания и рассказы о том, что по дому на Первой улице разгуливает дьявол и чтомалышка Анта пускает его в свою постель.

– Да, он был там с Антой, я сам видел. Это повторялосьснова и снова, много раз. А мамы рядом не было, понимаете, никого не было.Только Карлотта, постоянно ссорившаяся со Стеллой. Вы даже представить себе неможете, что там творилось! Крики, хлопанье дверей. Наш дом был полоносиротевших без материнского присмотра детей. Моя сестра Белл только плакала,вцепившись в свою куклу. А Дорогуша Милли, бедняжка Милли, без конца молилась втемноте на боковой террасе и перебирала четки, качая головой. А Карлотта всестаралась занять в доме мамино место, но у нее ничего не получалось. Да всравнении с мамой она просто безмозглый оловянный солдатик. Стелла впадала вистерику и швыряла в нее чем ни попадя, крича при этом, что сестре не удастся заперетьее в четырех стенах.

Взрослые дети – вот мы кто! Я приходил к ней и заставал тамПирса – и это средь бела дня! А он… Он был с Антой! Я постоянно встречал егорядом с ней. Я видел их вместе в саду. И она знала об этом, все это времязнала, что он с Антой. И позволяла такому происходить!