от царевны Софьи Алексеевны. В письме этом стрельцам предписывалось идти к Москве, стать под Девичьим монастырем и вместе с царевной вступить в столицу; царя в Москву не пускать «для того, что вы, стрельцы, от него не пожалованы», если солдатские полки станут стрельцам сопротивляться, то стрельцам поднимать и возмущать чернь. Передавая Обросимову письмо, Тума заявил ему о своем намерении прочесть его стрелецким полкам, сказав: «То-де письмо под Воскресенским полкам вычтем, а хотя-де вдругорядь и под Девичьим монастырем!» О происхождении письма Тума, по дальнейшим словам Маслова в его письменной улике, передавал Обросимову, что он, Тума, будучи в Москве весной 1698 г., приискал какую-то нищую и поручил ей сходить в Девичий монастырь и уведомить царевну о приходе их, беглых стрельцов, в Москву. Нищая ходила в монастырь дважды и в первый раз вынесла ответ, что-де вас, стрельцов, пришло в Москву слишком мало, будете ли или нет всеми четырьмя полками? А во второй раз нищая принесла то именно письмо, которое Тума привез и передал Обросимову. Составляя это письменное заявление, в котором он излагал свой разговор с Обросимовым о действиях Васьки Тумы и о его дальнейших намерениях, Артюшка Маслов до времени умалчивал о собственной роли в обнаружении письма[710].

Несмотря на предъявленные улики, Мишка Обросимов оставался тверд в своем запирательстве и, выслушав письменную улику Маслова, «с подъему» ответил: «…про такое-де письмо сказать не упомнит». Со второго подъема прибавил чуть-чуть больше: про письмо слышал он от стрельцов, но от кого именно, того не упомнит. Никому он о письме не говорил.

Розыск пошел дальше. Барабанщик Карпушка Ерофеев показал, что весной 1698 г. был в Москве с Васькой Тумой и другими беглецами, а затем, вернувшись на Луки Великие, Тума «сказывал ему, Карпушке: есть-де у него письмо царевны Софьи Алексеевны к нашей братье, чтоб они шли к Москве, а бутырские-де солдаты их к Москве жедают». С Васькой Тумой были дружны стрельцы Тишка Шевелев, который находится теперь в Кириллове монастыре, Васька Ваулин и Якушка Мартьянов. Тума звал его, Карпушку, и этих трех стрельцов в Москву. «И он, Карпушка, при них, Тимошке Шевелеве с товарищи, говорил, что он к Москве не идет. И он де, Васька, говорил: для чего-де ты, дурак, нейдешь, у меня письмо есть от царевны Софьи Алексеевны, чтоб к Москве итти». Названные стрельцы, Васька Ваулин и Якушка Мартьянов, подвергнутые пытке, дружбу свою с Тумой отрицали, а о царевнином письме отзывались неведением. Между тем Карпушка, продолжая свои показания, стал открывать те пути, которыми царевнино письмо дошло будто бы до рук Васьки Тумы: «…а то-де письмо достал он, Васька, из Девичья монастыря через нищую, а та-де нищая живет у васькиной сестры Тумина, зовут ее Степановною, живет она на Бережках и сын-де у ней есть, а имени его не знает. И за то-де [Васька Тума] дал ей денег два рубли». Таким образом, розыск стал выходить за пределы стрелецкого круга. По указанию барабанщика Карпушки были тотчас же сысканы и приведены в Преображенский приказ нищая Машка Степанова и сестра Васьки Тумы стрельчиха Парашка Савельева. В расспросе Машка Степанова показала, что живет у Парашки, сестры Васьки Тумы, лет с двадцать, бродит по миру; но был ли Васька Тума весной в Москве, не знает, у сестры его она его не видала и письма ему из Девичья монастыря никакого не да-вывала. Парашка Савельева сказала, что «брат ее Васька Тума, будучи в Москве весною, у нее, Парашки, в доме был и своей матери, а ее свекрови[711], сказывал, что пришел в Москву со службы от голоду, а про иное ни про что от него она не слыхала. А та-де нищая в то число лежала у нее в избе на печи и Ваську Туму видела». Против такой улики нищая Степановна была «поднята» и «с подъему» показала то же, что говорила и по первому расспросу: «того Васьки у той сестры его она не видала и никуды от него не хаживала и письма ему не принашивала и денег у него, Васьки, дву рублев не имывала, а на Москве-де в верху ее однова кормили»[712], а где, про то не выговорила, только молвила: «…съел-де ее Карпушка». Старуха, потрясенная неожиданно разразившейся над ней бедой и перепуганная «подъемом» и видом дыбы, не выдержала и на вопрос о том, что обозначают сказанные ею слова о Карпушке, ничего уже ответить не могла. «И про то она допрашивана, — читаем далее в записи, — почему она про то ведает, что ее Карпушка съел. И она, Машка, отповеди не учинила». Очевидно, она лишилась чувства и ничего не могла сказать. Вскоре после того она умерла[713].

Смертью старухи Степановны нить розыска на некоторое время оборвалась; вопрос о том, ходила ли она в Девичий монастырь и приносила ли письмо от царевны, остался нерешенным.

Все же показаниями Васьки Алексеева, Артюшки Маслова и других самый факт получения Тумой письма от царевны и приноса его в стрелецкие полки на польскую границу устанавливался. Надлежало его подтвердить показаниями других стрельцов и затем расследовать, насколько письмо было в полках обнародовано и насколько стрельцы были о нем осведомлены. На основании добытого на следствии у Ромодановского материала Петр к прежним пяти статьям, по которым велся розыск, 21 сентября прибавил еще шестую: «К прежнему спрашивать: Васька Тума с Москвы письмо принес ли и пятидесятнику Мишке Обросимову отдал ли и они то письмо слышали ль; а то-де письмо писано от царевны Софьи Алексеевны, чтобы всех четырех полков стрельцы шли к Москве под Девичь монастырь и чтоб царевна шла для управления к Москве, а они б, стрельцы, жили в своих слободах, а государя б к Москве не пустили. Да они, стрельцы, меж себя говорили: московских солдат и иноземцев порубить». 21 сентября все остальные застенки, кроме застенка Ромодановского, бездействовали. 22 сентября царь распорядился вновь переспросить по шестой статье всех стрельцов, допрошенных 19 и 20 сентября.

Это распоряжение 22 сентября приводилось в исполнение. В каждом из застенков допрашивались вновь те же самые стрельцы, которые уже были там допрашиваемы в течение двух дней — 19 и 20 сентября, так что в этот день каждый застенок работал над двойным числом стрельцов. Допрос на этот раз шел быстрее, касался, главным образом, новой, шестой, статьи, но, однако, не одной ее; показания давались также и по остальным вопросам. В застенке князя П. И. Прозоровского из 33 допрошенных стрельцов повинились всего