бы она не согласилась, взять в правление царевича; челобитную Васьки Зорина читали во всех четырех полках и, придя к Москве, намеревались списки с челобитной разослать для возмущения, хотели рубить бояр и иноземцев, хотели также рубить оставленных в Москве солдат, а государя, когда вернется из-за моря, к Москве не допустить. Сознавшемуся Сеньке даны были очные ставки с другими стрельцами того же полка, которых допрашивали в том же застенке, и из них семеро, сначала было запиравшиеся, потом сознались и дали показания, согласные с Сенькиными. Вся эта признавшаяся группа из восьми человек отправлена была затем в застенок князя Ромодановского, и там по их улике также повинилось несколько стрельцов.

Сенька Климов и его сознавшиеся товарищи посылались для улики, кроме застенка Ромодановского, и в другие застенки, и по их уликам винились в этих застенках стрельцы. В застенке князя Черкасского по уликам Сеньки Климова на очных ставках с ним повинилось большинство допрошенных князем Черкасским стрельцов, до того упорно запиравшихся. Некоторые шли даже дальше этих показаний. Стрельцы Ивашко Сереберцов, Оська Бахарев и Андрюшка Крысенок прибавили, что великого государя, если бы он вернулся, пустить не хотели, а стрельцы Панфилко Рак и Пашка Долгленок шли еще дальше и сказали, что не только великого государя в Москву пустить они не хотели, но хотели его убить до смерти для того, что он доверял иноземцам, как выразился первый, или что он имел дружбу с иноземцами, как говорил второй. В застенке Т. Н. Стрешнева 20 сентября было пытано 18 стрельцов Черного полка, и все они упорно не сознавались, так что в записях их показаний против каждого из их имен стоит отметка, что «против всех статей во всем запирался». Затем в застенок приведен был Сенька Климов с другими сознавшимися, и сам Петр распорядился подвергнуть этих 18 стрельцов новому допросу на очных ставках с уличающими стрельцами[707]. По этим уликам сознался старый стрелец Черного полка Васька Крупин, а за ним повинились и все остальные 17 человек, сознаваясь в замыслах, о которых ставились вопросы в статьях, прибавляя притом, что когда на совете четырех полков они решили, придя в Москву, немцев и бояр порубить, а дома их грабить, то молодые стрельцы при этом говорили: «наживем-де и мы по шапке денег». Они признали свою вину в том, что с первого расспросу и с первой пытки не винились и запирались: «…и в той-де их вине великий государь волен». То же происходило и в застенке окольничего князя Ю. Ф. Щербатого. Стрельцы, допрашиваемые там, также в числе 18, сначала «против статей запирались», но затем, когда к ним явился тот же обличитель Сенька Климов, сознались все, кроме одного Сергушки Чулка, шестнадцатилетнего малого, который был болен, везли его все время больного, что и было подтверждено его однополчанами.

В застенке князя Б. А. Голицына по улике присланного от князя Троекурова стрельца Ивашки Григорьева повинились три стрельца: Савка Иванов, Федька Петров и Васька Алексеев, добавлявшие к основным показаниям, что великого государя в Москву пустить не хотели, «потому что он к ним не милосерд, а царевича хотели убить». Но сознававшиеся по всем вопросам стрельцы все же хранили упорное молчание по вопросу о пересылках с царевной Софьей. Об этих пересылках не показал ничего и Сенька Климов со своей группой. И только, по-видимому, уже в самом конце розыска в застенке князя Б. А. Голицына стрелец Васька Алексеев, будучи «огнем зжен в третие», к словам о намерении не пустить в Москву государя и убить царевича еще прибавил: «…было-де к ним письмо с Москвы от царевны, а принес-де то письмо с Москвы Васька Тума на Великие Луки. А к ним в Торопец принес то письмо Чубарова полку пятидесятник Мишка Обросимов». Это новое и важное признание открывало для розыска дальнейшие перспективы. Что оно было сделано в конце допросов 20 сентября, когда работы в застенках уже заканчивались или даже были закончены, можно заключить из того, что в тот же день никаких дальнейших шагов в этом направлении предпринято не было[708]. В этот день, 20 сентября, по свидетельству Корба, Петр виделся с сыном, который выезжал в Преображенское с теткой царевной Натальей Алексеевной, на попечении которой он находился[709].

VII. Первый розыск 19–22 сентября (продолжение)

Сделавший такое важное признание стрелец Васька Алексеев был передан в главный застенок князя Ф. Ю. Ромодановского и ночь провел под караулом у генерального писаря Ивана Инехо-ва, а 21 сентября в застенке у князя Ромодановского ко вчерашнему показанию, сделанному у князя Б. А. Голицына, добавил еще, что про письмо от царевны знают все четыре полка, что письмо это принес на Луки Великие из Москвы стрелец Васька Тума и отдал пятидесятнику Мишке Обросимову, а Мишка письмо принес на Двину и сказывал им всем, что письмо от царевны Софьи Алексеевны, читал его в своем полку, а затем собирал к себе стрельцов трех остальных полков, опять читал письмо, и они все его слышали. В письме написано, чтобы им, стрельцам, идти под Девичий монастырь и оттуда, «спросясь царевны Софьи Алексеевны», идти к Москве и жить в своих слободах. «А как великий государь будет к Москве, и они б его не пустили. А владеть бы и управлять на Москве ей, царевне Софье Алексеевне». Про солдат стрельцы всех четырех полков говорили, чтобы их всех сечь. Высылал его, Ваську, на рынок слушать то царевнино письмо стрелец Чубарова полка Петрушка Григорьев Рубец.

Мишка Обросимов, только в этот день, 21 сентября, присланный из Иноземского приказа в Преображенский с партией стрельцов, привезенных из Владимира и Мурома, будучи допрошен о письме, заперся. Петрушка Григорьев Рубец сознался и показал, что ему было известно про письмо и что он действительно высылал Ваську Алексеева на рынок его слушать. С уликами против запершегося Мишки Обросимова выступили, кроме Васьки Алексеева, еще трое стрельцов: Ивашка Растрюка, затем известный уже нам по розыску 17 сентября видный участник бунта Якушка Алексеев и, наконец, также нам известный пятисотный Чубарова полка, сочинитель «письма», поданного под Воскресенским монастырем А. С. Шеину, Артюшка Маслов, который сначала показывал, что он о письме царевны слышал от Мишки Обросимова и о содержании его знает только со слов последнего, но затем вошел в подробности и, как человек грамотный, владевший пером и склонный писать, изложил свое показание, уличавшее Мишку Обросимова, письменно. В этой письменной улике он сообщал, что Мишка говорил ему на Двине, что стрелец Васька Тума передал ему письмо, принесенное из Москвы