Бурлан вздрогнул, с трудом оторвал взор от зияющей дыры.Олег помахал приветливо, и Бурлан деревянными шагами приблизился, опустился наскамью против Томаса. Их глаза встретились, остатки крови отхлынули от лицаБурлана: глаза странствующего рыцаря-оборванца горели как две вифлеемскиезвезды, на щеках вспыхивали и гасли яркие алые розы. За спиной Томаса зиялпролом, где мелькали люди, кричали, кого-то долго вытаскивали из-под камней,уносили, чадили упавшие на пол факелы.

Через пролом выбрался, перешагивая через огромные глыбы,вывалившиеся даже в зал, челядник в грязном засаленном фартуке. В руках у негомелко дрожал поднос, а когда поставил на середину стола, Томас скривился: мясохолодное, хлеб черствый, хоть другую стену им проламывай. Олег посочувствовал:

— В постный-то день, а?.. Положено рыбу, травку...

Томас, который как раз вонзил зубы в первый ломоть мяса,отпрянул, сказал раздраженно:

— Сэр послушник, всегда напоминаешь либо слишком рано,либо слишком поздно!

Челядин поспешно унес мясо, Томас проводил его голоднымвзглядом. Олег крикнул вдогонку:

— Рыбки ему!.. Рыбки!.. Я видел у вас крупную рыбу — озабор чесалась, когда мы въезжали... гм... в ворота. Чесалась и хрюкала!

Бурлан переводил ошарашенный взгляд с Томаса на Олега. Уобоих были очень серьезные голодные лица. Олег потянул ноздрями, сказал сиздевкой:

— У хорошего хозяина нашлось бы чем промочить горло...Но здесь, как видишь, сэр игумен, сами с голода пухнут!

Бурлан вспыхнул от оскорбления, сказал сразу:

— Вон там через три зала стоят пять бочек кипрскоговина! А в подвале двенадцать бочек мадеры, церковного кагора и севернойпаленки!

— Вот за это спасибо, — ответил Олег любезно.

Бурлан не успел прикусить язык, сообразив ошибку, а странныйбродяга уже как слепой грохнулся в стену, на которую указал хозяин, с жуткимгрохотом проломился через нее, оставив зияющий пролом от пола и до потолка.Огромные глыбы, способные расплющить медведя, рушились ему на голову и плечи,скатывались по спине. Он чихнул от пыли, исчез.

Бурлан сидел желтый как мертвец. На висках дергались синиежилки, лицо вытянулось, нос заострился. Вскоре в той стороне снова прогремело,раздался раздраженный рев, грохот раскатившихся камней, тяжелые шаги, а потомопять был жуткий треск, грохот, падение камней, испуганные вопли, жалобныйкрик.

Принесли свежее жареное мясо, Томас жадно ел, его мучилзверский голод, не заметил, как пальцы заскребли по пустому подносу. Челядинцыисчезли. Тут же на столе появилась рыба, что чешется о забор и хрюкает, а такжета рыба, что хлопает крыльями в зарослях камышей. Собственно, Томас безугрызения совести ел бы и настоящее мясо, путешествующие могут сбиться со счетадней, а то и вовсе потерять календарь, но калика некстати напомнил о посте...Рука Томаса застыла, он ощутил прилив гнева. А что, если калика простодразнится? Вряд ли он сам, язычник проклятый, ведает, когда пост, а когдамясоед. Или хотел, чтобы ему больше осталось?

Он снова нащупал пустой поднос, раздраженно повел глазами наслуг. Те засновали шибче, подавая на стол жареных лебедей, гусей, уток,перепелов, а между ними жареного кабанчика, пару печеных индюков с яблоками,оленину... Когда наконец принесли пойманных в пруду карасей, Томас вяло помахалрукой, чтобы убрали, он-де сыт, а его другу надо начинать с жареного медведяили на худой конец с вола.

В зал периодически доносился грохот, прерываемый недолгими периодамизатишья. Томас ел, особенно не прислушивался, но скоро смутно удивился: Бурлансказал вроде, что вино расположено всего через три зала? Это ведь надопроломиться через три стены... Или четыре?.. Но грохотало намного больше.Неужели бедный калика заблудился в непривычном для него, язычника, лабиринтеходов и залов замка, и теперь ходит везде, проламываясь сквозь стены, обрушиваялестницы и переходы, забивает себе дыхальце пылью, а он, Томас Мальтон, сидит ижрет, как кабан, когда друг бродит по чужому замку голодным?

Он выплюнул кости на середину стола, начал подниматься,намереваясь пойти навстречу отдаленному шуму... а еще лучше — в противоположнуюсторону, чтобы не догонять, калика ушел далеко, как вдруг по стене напротивпробежала жуткая трещина, грохнуло, огромные глыбы рухнули в зал, раскатились,и в проломе возникла сгорбленная фигура калики. Он как Атлант держал на спинесорокаведерную бочку.

Бочка краем застряла в проломе. Калика рассерженно заревел,пинком обрушил торчащие глыбы внизу, локтем сбил валун, что выпирал на уровнеплеча. Огромный камень обрушился на ногу, калика нехорошо помянул Христа,Пречистую и ее рыцаря, что сидит, жрет да хлебалом щелкает, вместо того, чтобыпомочь по-христиански, ведь лакать будет по-рыцарски — в три глотки...

Он пробовал сунуться снова, Томас заорал предостерегающе:

— Бочка разломится!

От его страшного крика со стен попадали факелы, а у воина,что мужественно торчал в дверном проеме, снесло шлем. Калика нехотя опустилбочку на раскатившиеся глыбы, снова перебрал всю возможную родословнуюПречистой, со своими вставками — язычник, гореть ему в адовом огне! — сревом обрушил почти всю стену, обхватил бочку и перенес к столу. Глыбы тяжелогокамня раскатились по всему залу, одну донесло до самого стола, и Томас судовольствием поставил на нее ногу и уперся локтем в колено.

Олег бережно опустил бочку возле стола, легким ударом вышибдно. Одуряющий запах шибанул в ноздри. Томас охнул, жадно ухватил ковшпобольше. Лицо Бурлана стало обреченным. Олег, глядя на хозяина, кивнул:

— Что делать, я не люблю кипрского. Добрался,попробовал... Нет, думаю. С детства любил сладкое. Церковный кагор в самый раз!Отправился за ним, но где-то сбился с дороги... Надеюсь, вам не очень нужныбыли те картины, что украдены из Иерусалима? Они испортились, когда на нихрухнули мраморные статуи, украденные в Месопотамии или в Вавилоне... Они бы нерухнули, но я поскользнулся на потеках драгоценного розового масла, когданечаянно зацепил те бочки, сослепу приняв их за орнамент на стене...

Томас пил много и с удовольствием. В голове была страннаялегкость, пустота. Звуки становились то громче, то тише. Даже зал вроде бы тосужался, то расширялся, а факелы то бледнели, то вспыхивали так ярко, что глазажмурились сами собой. Протянул руку к мясу, но пальцы вытянулись на несколькосаженей, а блюдо оказалось вовсе на другом конце стола. Он пьяно захохотал,схватил большой кусок, едва не выронил, поймал на лету, с ревом вонзил зубы.

В зале остались три воина. Они теснились в дверях, готовые влюбой момент удрать. Когда Томас уронил мясо, переглянулись, один попятился ипотихоньку побежал вниз по ступенькам. Если эти двое напьются, то разнесутзамок, как собачью будку. То ли стены из песка, то ли эта пара пришла из ада задушой хозяина?

Олег пожирал мясо, запивал вином, зачерпывая ковшиком.Бурлан мелко дрожал, не решаясь встать из-за стола. Он знаками показывал слугампочаще подавать на стол, паломники поглощали горы рябчиков, оленьи окорока,говяжьи вырезки, запивали водопадами вина. Томас раскраснелся, щеки лоснились,глаза блуждали. Он внезапно заорал диким голосом походную песню о Ронсевальскомущелье. Посуда затряслась, с потолка посыпалась крупная пыль с мелкимикамешками, а третья стена сухо треснула — от изогнутого свода и до полапролегла извилистая трещина.