– Верочка, не надо торговаться. Он никуда не денется. Янемного знаком с законами уголовного мира. – Сквозняк повернулся к Антону ивзглянул на него. Людям, которые похитили Соню, он наверняка заплатил толькополовину обещанных денег. Если он не заплатит остальное, они его заложат. Онипойдут в прокуратуру и скажут, что он нанял их.

– Но их ведь посадят, – сказала Вера, – за то, что онипохитили ребенка, их посадят. Даже если они придут с повинной. И потом, зачемему исчезать, не расплатившись с ними, когда ключ от шифра будет уже у него?

– Они сядут не надолго, зато потом они получат очень многоденег и будут жить в свое удовольствие, – медленно и внятно произнес Сквозняк.

– Если с Соней что-то случится, они сядут надолго, оченьнадолго. А скорее всего, их расстреляют. Если они не полные идиоты, то должныэто понимать, сказала Вера.

– Беда в том, что они как раз полные идиоты. – Он опятьвзглянул на Антона.

– Откуда ты знаешь? – быстро спросила Вера.

– А разве нормальные люди согласятся похитить ребенка? – Онгорько усмехнулся. – Нормальные люди детей не обижают. Ладно, Вера, мы с тобойпотом об этом поговорим. Время идет. Включи компьютер и найди то, что онтребует. Зачем тебе ключ от зашифрованной информации? Тебе нужна Соня.

– Хорошо, пусть он сам сядет к компьютеру, – Вера посмотрелана Антона, а я скажу ему, как открыть нужные файлы. Пистолет должен оставатьсяу меня.

– Так ты нас обоих держишь под прицелом, – Сквознякулыбнулся, – а я думал, ты все уже поняла… Нет, Вера, за компьютер сядешь ты.Он должен оставаться на месте.

– Я не шевельнусь, пока не увижу Соню. Балконная дверь былаоткрыта. Где-то совсем близко послышался вой милицейской сирены. В комнатеповисла тишина. А через миг Вера увидела, как голова Антона беспомощнооткинулась назад, поднятые руки упали, словно у тряпичной куклы. Она даже неуспела понять, что произошло. Сквозняк уже не сидел в кресле, а стоял, совсемблизко.

Вой милицейской сирены затих, растаял вдали.

– Не подходи, – прошептала Вера, отступив на шаг, – явыстрелю.

– Вера, включи компьютер. Нет времени.

– Что ты с ним сделал?

– Вырубил на пять минут. Есть много разных приемов, Верочка.Можно вырубить, а можно сделать очень больно. Так больно, что ни один здоровыймужик не выдержит, а ты тем более. Ты напрасно не связала ему руки. – Сквозняксделал еще один шаг. – Неужели ты выстрелишь в меня, любовь моя? По сути, я былпервым твоим мужчиной. Этот бородатый придурок не в счет.

Прежде чем он сделал еще шаг, Вера нажала курок. Палец дернулсясам собой, она даже не успела ничего сообразить. Вместо выстрела раздалсяпустой щелчок.

«Разумеется, пистолет не заряжен, Сквозняк может убивать безвсякого оружия…» – спокойно и отстраненно подумала Вера.

В следующую секунду ее пронзила такая чудовищная боль, чтодаже крикнуть она не смогла.

– Нет, – сказал Сквозняк, – тебя я не вырублю. Ты непотеряешь сознание, как Курбатов. Я буду делать тебе больно до тех пор, пока тыне сядешь за компьютер. От следующего удара ты станешь калекой.

Вера не могла опомниться от оглушительной боли. Болеловнутри, где-то под солнечным сплетением, и было трудно дышать.

– Верни Соню, – прошептала она, уже предчувствуя следующийудар.

И вдруг Сквозняк стал как-то странно оседать. Когда он упал,Вера увидела Антона. В руке он держал старинное мраморное пресс-папье, оченьтяжелое. Оно принадлежало Вериному прадедушке и много лет стояло на письменномстоле просто так, в качестве украшения.

– Надо быстро скрутить его, очень быстро. – Антон взял рулонскотча и стал отдирать зубами конец липкой широкой ленты. – Вера, что-нибудь,простыню, ремень… Что-нибудь.

Вера бросилась к шкафу, схватила первое, что попалось подруку – тонкий лаковый ремешок от нарядного платья. За спиной у нее раздалсягрохот. Когда она обернулась, Антон лежал на полу, Сквозняк придавил его грудьколеном, потом навалился всем телом и стал душить. Антон пыталсясопротивляться.

Сквозняк, хоть и не опомнился окончательно от удара поголове, все равно был значительно сильнее и ловчее. Вера вдруг поняла, что онуже и не хочет ничего узнать. Он хочет только убить. Это для него сейчас важнеевсего остального. Он убьет Антона, потом – ее. А Соня? Мама?

– Ты не можешь его убить! – крикнула Вера. – Ты ничего не узнаешь,если убьешь.

Руки Сквозняка были у Антона на горле.

– Говори, сука! – прохрипел он, все сильнее сжимая пальцы. –Говори, а то подохнешь. Ну!

Лицо Антона стало багрово-красным. Вера схватилапресс-папье, но Сквозняк, вскинувшись, как пружина, откинул ее ногой в другойконец комнаты, и тут же его пальцы опять сомкнулись на горле задыхающегосяАнтона.

Вера с размаху стукнулась головой об угол дубового комода. Ив этот момент в комнате сухо треснул выстрел.

Сквозняк, издав короткий хриплый стон, вскочил на ноги. Наего левом плече, по рукаву голубой рубашки, медленно расползалось бурое пятно.

Маленького человека в светлой легкой куртке, с пистолетом вруке Вера увидела только тогда, когда Сквозняк бросился на него. Пистолет тутже отлетел куда-то глубоко под тахту.

«Заряжен, но его уже не достанешь», – механически отметилапро себя Вера.

Откуда он взялся, этот парнишка в светлой куртке? Как онвошел в квартиру? Он стрелял в Сквозняка, ранил его, но не убил. И теперь онисцепились в смертельной схватке. Парнишка очень маленький, на голову нижеСквозняка и, конечно, слабей. Раненому Сквозняку прибавит сил звериная злость.Неизвестно, кто победит. Надо что-то сделать…

Вера попыталась встать, но не вышло, ноги не держали, головасильно кружилась. Антон лежал у стола неподвижно, с запрокинутой головой иприоткрытым ртом.

Она не подошла, а подползла к Антону, припала ухом к груди ине могла понять, есть ли у него сердцебиение или это ее собственное сердцестучит так оглушительно. Антон закашлялся, хрипло, надрывно. Вера приподнялаему голову, но руки были совсем слабыми, она чувствовала, что теряет сознание,комната неслась перед глазами, уплывала куда-то в звенящую, пустую тьму.

За стеной в комнате Надежды Павловны отчаянно лаял Мотя. Ещев самом начале, когда они только вернулись в квартиру, пес бросился туда,забился под маленький письменный стол. Дверь захлопнулась за ним, открыть еелапами он не мог, выл и метался. Но его никто не слышал.