– Придет, – прошипела она зло. – Мы своегодобьемся!

– Кто это «мы»? – буркнул он. – Женщинывполне довольны, что сидят дома.

– Не все, – возразила она. – А в мире, еслидля тебя это новость, решается не большинством голосов!

– Тьфу-тьфу, – сказал он. – Надеюсь, такоевремя никогда не наступит… Ладно, раз уж попала, надо выбираться.

Она сказала язвительно:

– А ты знаешь как?

– Конечно, – ответил он.

Она фыркнула.

– Тогда почему сидел? Меня ждал?

Она надеялась, что так и ответит, но он лишь пожал плечами.

– Нужно было убедиться, – ответил онобстоятельно, – туда ли меня бросили, куда хотел.

– И что, убедился?

Она надеялась, что хоть сейчас ее голос прозвучит язвительно,а не жалобно, но волхв все равно не заметил, поднялся и ощупывал стены, что-томычал, сопел, шлепал губами, чесался в задумчивости.

– Ага, – проговорил он наконец, – ага…

– Что «ага»? – перепросила она. – Убедился?Или меня ждал?

– Точно, – подтвердил он отстраненным голосом,словно большая часть его работала в другой комнате. – Явился вот и сказал:вяжите меня, братцы. Проверю: придет ли меня выручать? Если придет, женюсь…может быть.

Она в великом возмущении даже задергалась в цепях.

– Что? Да как ты посмел?.. Да я тебе и пальцем непозволю… да ты самый гнусный… Да будь ты последним мужчиной на свете…

Она еще многое говорила, он слышал ее чирикающий голосок, нослова скользили мимо, еще видел, как она возмущенно размахивает скованнымипередними лапками, то как хомяк в брачном танце, то подобно старательновзлетающему птенчику, но сам уже всматривался в слабо мерцающий рисунок натяжелых глыбах.

Барвинок умолкла озадаченно, переводила взгляд то на Олега,то на странное явление, наконец прошептала:

– Это твои амулеты творят?

Он покачал головой.

– Я думал, это ты играешься.

– Я? С чего бы я?.. Нет, это ты!

Он буркнул:

– Конечно, не я.

– А кто?.. Если и не я?

– Может быть, – проговорил он, – кто-топожелал посмотреть на нас?

Она возразила:

– Это можно сделать и незаметно!

– Тебе виднее, – сказал он. – Но, может, онпо-другому не умеет. Ладно, пусть смотрит…

Он закрыл глаза и притворился, что спит. Она тоже затихла,хотя глаза не закрывала. Сияние постепенно померкло, а когда все камни в стенахстали прежними, он медленно поднялся, подвигал плечами. Она широко распахнулаглаза, сейчас это уже не волхв, не искатель истины, этот человек старательнопробуждает в себе воина, разжигает в себе гнев, даже ярость, в глазахзагорелись искры, от них вспыхнуло пламя, лицо стало суровым и жестким,неумолимым.

Она притихла, как робкая мышка. Такому, как он сейчас, лучшене попадаться. И, конечно, не перечить…

Олег подошел к решетке и требовательно постучал. Стражникпоявился не скоро, в одной руке копье, в другой жареная куриная лапа. Он смачнохрустел косточками, на пленника посмотрел со злобной угрозой.

– Тебе чего?

– Принеси и мне курицу, – велел Олег. – Ипобольше. У меня здесь дама.

Стражник хохотнул, взял курицу в зубы, а копье перевернултупым концом вперед и покрепче сжал обеими руками.

– А вот этого не хочешь?

Он с неожиданной ловкостью выбросил руки вперед. Толстыйконец древка должен был ударить пленника в живот, однако волхв ухитрился впоследний миг сдвинуться, сам ухватил копье и дернул на себя. Стража, неожидавшего такого подвоха, с силой бросило вперед. Решетка дрогнула от удара,Олег одной рукой ухватил его за голову и дернул на себя.

Барвинок вскрикнула от отвращения. Толстые прутья чуть раздвинулисьот такой жестокости, но уши стражника остались на решетке, а сам он, с головойпо эту сторону, опустился на колени и сомлел от болевого шока.

Олег снял с его пояса связку ключей, одним движением отперзамок на решетчатых дверях, потом быстро отыскал еще один и снял цепи с рукБарвинок.

Она, не веря своим глазам, ринулась за ним следом.

– За той дверью еще трое, – предупредилОлег. – Там караульная. Так что не шуми.

Она прошептала:

– Я совсем тихая…

Он снял с пояса стража меч и нож, подумал и взял в рукукопье.

– Ерунда железо, – заметил он, – это уначальника стражи меч настоящий стальной.

Несмотря на изумление легкостью и простотой, как он всепроделал, она не удержалась от ехидства:

– Так чего взял себе этот?

– С ним быстрее получу тот, – пояснил онпокровительственно, как прибитенькой дурочке.

Даже здесь холодно и сыро, но она ощутила, как ее бросило вжар. Тяжелые гранитные глыбы проседают под собственной тяжестью, расплющивая нетолько проложенный между ними мох, но и друг друга, стены блестят от оседающейвлаги, но волхв идет спокойно, ни одного суетливого движения, а лицо такое,будто и сейчас думает о судьбах племен и народов.

Из-за двери караульной донеслись грубые мужские голоса,взрывы хохота.

Он покачал головой.

– Всякая жизнь творит собственную судьбу.

Она прошипела:

– Ты можешь хоть сейчас не умничать?

– Не могу, – ответил он с достоинством.

– Почему?

– Я умный, – ответил он очень серьезно.

Она сказала злобно:

– Я тоже могу сказать про судьбу, что она не парит, какорел, а подкрадывается, как крыса.

– С мечом в руке, – согласился он. – Но ты нежалуйся на судьбу. Ей, может быть, с тобой тоже не очень приятно.

Он произнес это так, что никакого сомнения, кого называетсудьбой, она в ярости только смотрела, как он рванул дверь караулки и, толькочто медлительный и задумчивый, ворвался в нее, словно превратился в вихрь.

Она еще слышала смех, бросилась к двери, пальцы стиснуты вкулаки, а когда перескочила высокий порог, Олег, уже снова неспешный ивеличавый, как царь на престоле, осматривается посреди помещения, а средиперевернутых вместе со столом табуреток ворочаются, затихая, грузные мужчины вжелезных латах поверх кожаных доспехов.

К ее ногам подкатился кубок, из распахнутого зева продолжаетвыливаться слабеющая струйка вина. Барвинок вздрогнула и только сейчассообразила, что из людей на полу хлещет почти такое же, потому мужчины любойкровавый бой обожают сравнивать с пиром, где упились так, что и не встали, авино расплескали по полу, по стенам, смотреть… гм… приятно, мол, погуляли!