Желая сделать Лаврентьеву приятное, Тихон сказал капитану:

— Даже не верится, что это последний рейс «Фултона», — везде чистота, порядок.

Лаврентьев не поддался похвале, проворчал:

— Да-а, после революции по всей стране такой развал, что даже страшно становится, куда Россия идет. А мы службу по старинке несем, как положено. Правда, и у нас не обошлось без глупостей. Как-то матросы на сходе постановили: чтобы облегчить работу, закрасить все медяшки краской. Старпомом у меня был тогда Павел Павлович Шалаев. Дворянин, из бывших офицеров, но команда к нему с уважением относилась — свое дело знал и дворянством не кичился, а вроде как, наоборот, тяготился им. Пытались мы с Шалаевым переубедить матросов — куда там, так и закрасили. Весь пароход потускнел. Раньше поручни и переговорные трубы на солнце горели, а тут стало тошно смотреть. И не только нам с Шалаевым — самим матросам тошно. Короче говоря, снова собрали сход и отменили дурацкое постановление, целую неделю битым кирпичом все медяшки заново драили, пока они опять не засияли.

— Значит, старпом Козырнов у вас недавно? — заинтересовался Тихон.

— Взял его в Нижнем, когда за ребятами отправились. Мне его в пароходстве порекомендовали, до этого он в Добровольческом флоте служил. Мужик толковый, не обижаюсь.

— А где же Шалаев?

— В прошлом году погиб, когда у вас в городе мятеж начался. Хороший был человек, порядочный.

— «Фултон» был у нас во время мятежа? — удивился Тихон. — Впервые слышу, расскажите.

— А чего рассказывать? — неожиданно разозлился капитан. — Человек погиб, а мы успели смотаться, потому и уцелели. Вот и весь сказ...

Не желая продолжать разговор, Лаврентьев ушел в ходовую рубку, будто испугался новых вопросов чекиста.

Тихон недоуменно посмотрел ему вслед и впервые подумал, что Черный вполне мог оказаться членом команды. Хоть и мала вероятность, но и ее нельзя отбрасывать, слишком дорогой ценой пришлось бы заплатить за ошибку.

Выходит, старпом Козырнов появился на «Фултоне» сразу же, как только стало известно, какой рейс предстоит пароходу. Странно вел себя и сам Лаврентьев — почему-то не пожелал рассказать, как погиб Шалаев.

В чем же дело?

Тихон решил приглядеться к Козырнову, выяснить, при каких обстоятельствах погиб бывший старпом.

По вечерам на кормовой палубе собирались свободные от вахты матросы, воспитатели, колонисты из тех, кто постарше и полюбопытней. С интересом слушали бесконечные речные истории, в которых правда сочеталась с вымыслом, веселое с грустным и трагическим. Неистощимы были на такие разговоры кочегар Тюрин и боцман Максимыч.

Тихон вырос на Волге, но так получилось, что знал о жизни речников мало. Беседы на юте восполняли этот пробел — старым речникам было что вспомнить.

Низкорослый, с длинными мускулистыми руками и черный, будто головешка, Тюрин чаще рассказывал, как тяжко служилось до революции матросам и кочегарам. Боцман Максимыч больше любил вспоминать, как в старое время «дурили» на Волге богатые пароходчики и купцы.

Рассказывали Тюрин и Максимыч о многом, но о гибели Шалаева речь как-то не заходила, а спросить прямо Тихон не решался — мало ли почему не хотел говорить об этом капитан.

Но в один из вечеров имя Шалаева наконец было произнесено.

Разговор начал боцман Максимыч, и опять о том же:

— Кто деньги и власть имел, тот и дурил, как хотелось. Водяной барин, к примеру, сядет, — так мы чиновников судовой инспекции называли, — загуляет с купцами, прикажет остановиться где ему вздумается и на целый день закатывает на берегу попойку, а пассажиры ждут. Бывало, какой-нибудь нетерпеливый пассажир возмущаться начнет — высадят на берег и добирайся дальше, как хочешь. Слышал, одного такого и вовсе на острове высадили, целых два дня там голосил, пока его бакенщики не сняли. Помню, к нам в Казани сел наш управляющий — барон Бухгольц, а с ним фабриканты Дунаев и Вахромеев. Все трое навеселе, вызвали нашего капитана и приказывают доставить их в Нижний ровно за двадцать три часа. Лаврентьев им про расписание, а барон уперся как бык: двадцать три часа — и ни минуты больше. Тогда Лаврентьев заявил: «Выполню ваш приказ, если возьмете на себя всю ответственность». Барон от возмущения, что ему условия ставят, глаза выпучил, рычит: «Все жалобы направляйте в мою канцелярию, я займусь ими лично!» Делать нечего, с господами спорить — все равно что против ветра плевать. Капитан приказал отчаливать. А тут еще, как на грех, сразу за нами от пристани отвалил пароход «Велизарий» из пароходства «Кавказ и Меркурий», с которым мы конкурировали. Ну, и началась гонка — до сих пор вспомнить страшно. Кочегары из сил выбиваются, а барон вошел в азарт, знай кричит капитану: «Наддай! Еще наддай!» Возле Шеланговского переката навстречу попалось несколько плотов, оттуда запросили уменьшить ход. Лаврентьев взялся было за ручки машинного телеграфа, но Бухгольц заорал на него благим матом — и капитану пришлось отступить, обороты не сбавил, но отклонился от плотов к берегу. А «Велизарий» по прямой пошел, начал нас догонять, так барон нашего капитана едва с мостика не прогнал. Смотрим, плоты, как щепки, от берега к берегу швыряет, трое плотовщиков уже в воде барахтаются, а барону хоть бы что, лишь бы «Велизарий» не обогнал. Тут пассажиры начали биться об заклад, кто кого перегонит. Я сам не удержался, поставил красненькую на «Велизария» — уж больно крепко он наседал, из трубы вместе с дымом искры и пламя вылетали, значит, с добавителем пошел. Ну, и мы прибавочку сделали, машину до двухсот оборотов довели. Корпус дрожит, как в лихорадке, того гляди, на куски развалится, неба от дыма не видать, на перекатах рулевые вдвоем со штурвалом едва справляются. В запасе всего десяток оборотов остался, на самом пределе идем, а «Велизарий» все ближе, уже видно, как капитан на мостике то и дело к переговорной трубе наклоняется, в машинное отделение команды отдает. Вдруг слышим страшный взрыв — на «Велизарии» котлы взорвались! Ходовой мостик взлетел на воздух вместе с капитаном, над пароходом пламя столбом, во все стороны обломки полетели, пассажиры в воду прыгают. Лаврентьев скомандовал застопорить ход, но Бухгольц оттолкнул его от телеграфа и приказал в машинное отделение держать «полный». Сошел с ходового мостика, когда горящий «Велизарий» из глаз скрылся. Зато до Нижнего дошли ровно за двадцать три часа, тютелька в тютельку. Так моя десятка, которую я на «Велизария» поставил, и аукнулась. А Вахромеев глазом не моргнул, тут же на палубе выложил Дунаеву проигранную тыщу. Что ему тыща, когда миллионами ворочал. Рисковый мужик. Пока от Астрахани плыли, чего только не выкомаривал. В Нижнем целиком цыганский хор откупил...

Боцман восхищенно рассказывал, как гулял Вархомеев, а Тихону вспомнились листовки «К гражданам России», напечатанные этим «рисковым мужиком» и во время мятежа расклеенные по всему городу:

«Православные! Бейте комиссаров, уничтожайте совдепы! Долой советскую власть! Сколько бы ни стоило это — заплачу за все! Отдам все свои средства, лишь бы искоренить большевиков!»

— А помнишь, Максимыч, как племянник Бухгольца пытался «Фултон» захватить? — продолжал разговор кочегар Тюрин.

— Такое вспоминать — только душу бередить, — сразу нахмурился боцман.

Но остальных эта история заинтересовала.

— В прошлом году зима застала нас в Куксовском затоне, — начал Тюрин. — Кое-как до весны дотянули — вдруг рядом банда объявилась и все возле затона кружит. На берегу из бревен и бочек мы тогда завал соорудили, охрану выставили. Хотели бандиты