«Фултон» с налета взять, но мы были настороже. Тогда под видом нищего они конторщика Кишкина подослали, который до революции в нашем пароходстве работал. Кто-то его опознал; когда обыскали, за подкладкой зипуна нашли письмо: так, мол, и так, за тобой — долг, расписки у меня, делай, как тебе прикажут, иначе несдобровать. Оказалось, письмо писал Зарычев — племянник Бухгольца. А вот кому письмо — Кишкин не сказал. Ночью ему удалось бежать, — может, кто помог. Утром банда опять нагрянула, но из уезда подоспел отряд красноармейцев, и Зарычев убрался восвояси. А вскоре и навигация началась, с первой подвижкой льда мы ушли в Нижний.

— Узнали, кому писал Зарычев? Какими расписками пугал? — спросил завхоз Шлыков.

— До сих пор неизвестно, темная история, — махнул рукой Тюрин. — Тут другое выяснилось — Зарычев служил вместе с нашим старпомом Шалаевым, в июле прошлого года на «Фултоне» к вам в город добирался. Может, старпому и писал, не зная, что тот погиб.

— А как погиб Шалаев? — поспешно задал вопрос Тихон.

Ответить кочегар не успел — боцман бросил на него сердитый, предостерегающий взгляд и сказал, поднявшись:

— Чего о покойниках говорить? А вообще-то Шалаев был мужик что надо, свойский. И погиб, чтобы «Фултон» спасти. Так что ты, Тюрин, лишнее не болтай. Ну, пора на боковую, поздно уже.

Так Тихон и не узнал в этот вечер, как погиб Шалаев. Было ясно, что боцман тоже не хочет вспоминать об этом и Тюрина заставил замолчать.

Тогда Тихон решил поговорить с кочегаром наедине, но словоохотливый Тюрин на этот раз повел себя сдержанно:

— Я ничего не видел, в кочегарке был. Спроси штурвального Васютина — все у него на глазах случилось.

Тихон обратился к Васютину — длинному рыжеватому парню с облупившимся от загара носом.

— А чего рассказывать? — хмыкнул тот. — Стрельнули с берега — он и упал. Глупая смерть. Одно хорошо — долго не мучился, только несколько слов и успел сказать капитану.

— Они были друзьями?

— Ха, друзьями! — осклабился Васютин. — Да капитан Шалаева терпеть не мог.

— За что? — удивился Тихон, вспомнив, как тепло отзывался о бывшем старпоме Лаврентьев. Если верить Васютину, то капитан обманывал Тихона.

— А ты об этом у Лаврентьева сам спроси, — ехидно посоветовал Васютин. — Заодно поинтересуйся, что ему Шалаев перед смертью сказал. Жаль, я не расслышал.

— А как относился к Шалаеву боцман?

— Ну, наш Максимыч со всеми умеет ладить...

Так ничего и не выяснил Тихон.

Иногда по вечерам на юте появлялся старпом Козырнов. Коренастый, с тусклым, сонным лицом, он мало походил на других речников, больше на служащего из конторы. Однако Тихон заметил, что команда «Фултона» слушается его беспрекословно, хотя Козырнов никогда не повышал голоса, ко всем относился подчеркнуто вежливо. Разговоры при нем обрывали, видимо, его побаивались, но вот почему — этого Тихон не мог объяснить.

Когда миновали Городец, Сачков получил от Черного вторую записку.

«Под любым предлогом устройте длительную остановку в Нижнем — на день, на два. Кто такой Вагин — по-прежнему неясно. Постарайтесь, чтобы в Нижнем он задержался на “Фултоне”».

Пока чекист читал и перечитывал записку, Сачков равнодушно смотрел в открытый иллюминатор.

— Что будем делать на этот раз? — первым нарушил молчание учитель. — Черный не поверил, что вы агент губпленбежа. Собственно, на это нельзя было и рассчитывать — я не единственный на «Фултоне», кто знает вас как чекиста.

Тихон опять уловил в голосе Сачкова иронию.

— Ничего не будем делать. Пусть все идет своим ходом, — сказал он, не глядя на Сачкова, чтобы не видеть на его лице снисходительной усмешки.

Оставаясь в тени, Черный по-прежнему был хозяином положения. Это выводило Тихона из себя.

Перед отплытием «Фултона» Лагутин обещал сделать все возможное, чтобы помочь Тихону разоблачить колчаковского агента. Но до сих пор никаких сведений из губчека нет. Что происходит в городе? Арестован ли полковник Ливанов, который наверняка знает, кто такой Черный?..

Часть вторая

Ливанов

Бывший выпускник Академии Генерального штаба полковник Ливанов, с осени восемнадцатого года — начальник артиллерийского управления штаба военного округа, считал себя везучим человеком. Уже не раз после революции казалось ему, что пришел смертный час, но буквально в последнее мгновение, на самом краю пропасти, судьба спасала его.

Полковником Ливанов стал рано, в тридцать два года, и в этом большую услугу ему оказала война с Германией. Для многих она обернулась смертью, ранениями, потерей близких и крушением честолюбивых планов. Ливанову она дала все: высокое звание, почетное положение в свете и даже богатую жену — вдову убитого на полях Галиции генерала.

И все это Ливанов получил, ни разу не побывав на фронте, — всю войну он просидел в уютном кабинете Генерального штаба, за письменным столом, заваленным оперативными картами.

А тут революция, превратившая его полковничьи погоны, которыми он так гордился, в никчемные и даже опасные безделушки, — при виде сытых, холеных золотопогонников у солдат-фронтовиков руки так и тянулись к винтовке.

Кто знает, как бы сложилась судьба Ливанова дальше, если бы во время Октябрьской революции он оказался не в Москве, а где-нибудь на юге, откуда на молодую Советскую республику двинулись отряды офицеров-добровольцев. Многие из них, даже полковники, шли на окопы и цепи красных в качестве рядовых и гибли тысячами.

Возможно, такая судьба ожидала и Ливанова, но новой власти потребовались военспецы, и он опять оказался на тыловой работе — в Кусковском военном училище под Москвой.

Бывшие офицеры, не смирившиеся с потерей почета и достатка, бежали к Краснову, Деникину и Колчаку, а Ливанов, наслушавшись немало историй, как красные расстреливали таких беглецов прямо возле вагонов, остался. Остался и терпеливо ждал своего часа.

И этот час настал, когда полковник Перхуров, с которым они когда-то учились в Академии, предложил ему возглавить артиллерийский отдел штаба «Союза защиты родины и свободы».

Дело было поставлено солидно: деньги — из английских и французских банков, руководитель организации — бывший социалист и член Временного правительства Савинков, начальник штаба — непоколебимый монархист Перхуров, основной состав — офицерский, железная дисциплина и строжайшая конспирация.

Ливанов согласился с предложением Перхурова не колеблясь, однако и здесь природная осторожность не изменила ему. Когда день и место выступления были определены, он не помчался сломя голову, а, используя старые связи, добился, чтобы его официально командировали в этот губернский город. Оказавшись здесь, действовал под вымышленной фамилией Зыков.

Поездом, в котором под видом беженцев собралось несколько десятков офицеров-артиллеристов, Ливанов выехал в уездный город, где после расформирования Двенадцатой армии хранилось огромное количество артиллерийских орудий и снарядов. Отряду Ливанова предстояло овладеть всей этой артиллерией, но красные разгадали их хитрость, и эшелон с «беженцами» встретили на станции чекисты и красноармейцы.

До сих пор помнил полковник язвительный голос, четко услышанный им в щелястом вагоне-товарняке:

— Господа офицеры! Выходи по одному. Оружие бросай на землю. В случае неповиновения превратим вагон в решето...

На всю жизнь запомнил Ливанов, какими глазами со всех сторон уставились на него — руководителя отряда — оказавшиеся в западне офицеры, еще минуту назад предвкушавшие, как взятая ими артиллерия начнет колошматить большевиков.

С одним из офицеров, контуженным на германской, началась истерика — он бросился на грязный пол вагона и бился головой до тех пор, пока не потерял сознание.

Так получилось, что именно он, Ливанов, был