class="p1">Тем не менее, когда дочка подросла, Ши Тао заинтересовалась ею и несколько раз брала с собой в не слишком длительные путешествия. Дочка полюбилась ей, а вот любила ли Мэри Уайлд свою мать – неизвестно, так как Мэри относилась к людям совершенно непроницаемого склада.

– Мы с тобой обе скрытные девочки, – однажды сказала Зоя своей новой сестре. – Только я люблю скрывать, а ты – скрываться.

Мэри, по своему обыкновению, ограничилась кивком и невнятным звуком «М-м-м…», что, по всей видимости, следовало понимать: «Да! Я совершенно с тобой согласна! Как тонко ты это подметила!»

Ши Тао давно мечтала втянуть дочурку в свои сексуальные исследования, но доченька держалась замкнуто, своими сердечными делами с эксцентричной мамашей не делилась – возможно, она вела свои собственные сексуальные исследования, а может, и не вела. Ши Тао решила познакомить Мэри с Чжу Бацзе – глядишь, обаяние и красота стройного поросенка пробьют брешь в строгой замкнутости дочурки – так надеялась Ши.

Короче, сложилась странноватая венецианская компашка, куда входили пять женщин и один молодой человек. Задумчивая Рэйчел, чье сердце разрывалось между Эсти и Зоей. Ироничная и восторженная Эсти, которая тоже не осталась равнодушной к таинственной русской девочке. Наконец, сама таинственная русская девочка – Зоя Синельникова, которую следовало именовать Джейн Уайлд. Затем непроницаемая Мэри, плюс ее опытная и харизматичная мать Ши Тао. И, наконец, витязь из Поднебесной, у которого в рюкзаке всегда лежала маска свиньи, завернутая в шелковую ткань.

Окинув эту компанию обобщающим и слегка печальным взглядом, Рэйч решила, что они все в совокупности вполне заслуживают того, чтобы украсить собой еще более пышный и безумный куст персонажей, тусующихся на яхте «Белая сова». Поэтому она предложила им всем отправиться вместе в Неаполь, чтобы там присоединиться к морскому путешествию.

Все согласились, и все по разным причинам, а кое-кто и без причин. На яхте их встретили с восторгом. Эснер радовался притоку красивых дев, прикололся и на китайце, но более всего обитателей яхты пленила Ши Тао со своими харизматическими исследованиями. Некоторые американские друзья Эснера (Дален, например) считали, что старик конкретно собрался на тот свет и напоследок решил отвязаться по чрезмерной схеме.

Но Эснер на тот свет не собирался – просто его финансовые дела складывались великолепно и он любил пестрые компании. Американский старик торжественно заявил, что теперь, после рассказов Ши Тао об Острове Любви, «Белая сова» просто обязана прошелестеть своими полярными крыльями у берегов этого края вожделений.

На яхте Чжу и Ши пустились, что называется, во все тяжкие. А вот новоприбывшие англичанки несколько обособились, составив отдельную и отчасти дистанцированную группировку, состоящую из четырех девушек. Хотя одна из них была, по сути, русская, а еще одна – наполовину китаянка, но их все называли не иначе, как «эти загадочные англичанки». Эту группу продолжали называть «загадочными англичанками» даже после того, как к ним примкнула Тасуэ Киноби – а она уж точно англичанкой не была.

Кажется, этих девушек объединяли литературные интересы – они все шушукались, в их загорелых руках мелькали узкие сафьяновые блокноты и профипены, украшенные светящимися животными. Этими профипенами они что-то писали в блокнотах, обретая важное и сосредоточенное выражение лиц, – как будто бы на дворе не компьютерный век! Мардж Блум говорила, что эти англичанки настолько надменны, что решили насрать на компьютерный век, нассать в компьютерную душу человечества. Скрип профипена по желтой бумаге – этот звук может вызвать спонтанный сблев в компьютерной душе хитровыебанного человечества.

Загадочные англичанки вроде бы решили создать совместное литературное произведение – кое-кто (Мардж Блум, Нутелла, Тачев, Шандор Клаус) придерживался мнения, что данное занятие эти девочки выдумали, чтобы отгородиться от яхтинского общества.

– В этих англичанках нет ничего загадочного! – сказала Мардж, обращаясь к Далену. – Просто они настолько аррогантны, что им приходится идти на хитрость, чтобы скрыть свою скованность. Такие и на самом веселом празднике жизни сохраняют горьковатую улыбку как знак, что желают и далее пребывать в рабстве высокомерной застенчивости.

Но Дален с ней не согласился. Дален никогда не соглашался с Мардж, поэтому последняя считала его своим лучшим другом – его, а не Тачева, с которым жила.

Дален искренне восхищался загадочными англичанками, он называл их группировку «стайка» в честь стайки бальбекских курортниц из романа Пруста «Под сенью девушек в цвету», он подозревал в них будущих блистательных писательниц, точнее, он предрекал, что именно в соавторстве друг с другом, в лесбийском слиянии впятером (не пренебрегая японским ингредиентом, вносящим дополнительный ракурс в концепцию островитянства) они создадут новую блистательную писательницу, которая вновь распахнет окна в заброшенном особняке британской литературы.

– Взгляни на них, Мардж, индийскими очами, то есть с точки зрения доктрины о перерождении душ. Одна из них – Вирджиния Вулф: разве ты ее не узнала? Другая – нежная и ужасная Мэри Шелли: красавица, чье воображение создает чудовищ. Третья – внимательная и любезная Джейн Остин. Четвертая – сама божественная Агата, открыто и честно заявившая миру, что убийство – единственное, что действительно ценят на Западе. Нынче они все воскресли в виде стайки девочек-мутантов. Эти чепменовские девчата вскоре сольются в новое единое тело великой английской писательницы близкого будущего, которая заставит мироздание блевануть от восторга.

– Твоими бы устами да хуй сосать, – со смехом отвечала ему Мардж, имея в виду то, что ее близкому другу Далену, стопроцентному гею, такая шуточка не должна показаться обидной.

– Ты лучше своими устами соси, – с обворожительной улыбкой отреагировал Дален.

– А как же японка? Она чье перерождение? Джоан Роулинг?

– Джоан Роулинг еще пока что пыхтит среди живых, дорогая. Японка – не иначе как лорд Байрон. Уверен, возле ее девичьей подушки стоит статуэтка мятежного лорда.

Дален ошибся. Возле девичьей подушки Тасуэ Киноби действительно стояла белая статуэтка одного европейского писателя, но это был не лорд Байрон. Это была статуэтка Штагензальца, которого Тасуэ называла Сатагасацу.

Каждый вечер она клала перед этой статуэткой какое-либо скромное подношение: цветок, камень, перо чайки, пестрое яйцо оцарапанного птенца, ракушку, выбеленный солнцем обрывок лондонской газеты, использованный презерватив, мертвое насекомое, в чьем расписном панцире Тасуэ усмотрела вечную красоту. Мельхиора Платова, который делил с Тасуэ каюту и постель, несколько удивлял этот трогательный ритуал. Он знать не знал, что эта статуэтка изображает писателя, родившегося в Казахстане. Он полагал, что статуэтка – родовой тотем клана Киноби, условный первопредок. После особенно общительных дней Тасуэ читала перед статуэткой по-японски отрывки из «Суммы» и «Лесных обжор», особенно главу «Лесные буфеты», где подробно описываются некоторые объекты мебели, искусно вырезанные из темной древесины, а затем