не спорила с тем, что будущее совместное сочинение будет посвящено Майклу Джексону (теперь ей следовало ответить за свою неосторожную ложь), но то обстоятельство, что это будет «роман в духе Пруста», давало ей пространство и время для маневра: она решила утопить еще не родившееся повествование в прологах, вводных описаниях, окольных сюжетах, фантазийных отступлениях – самого Майкла Джексона она не собиралась превращать в литературного персонажа: она слишком сильно любила его, чтобы марать возлюбленную тень беллетрической слякотью, пусть даже и восторженного свойства.

Для начала она сообщила Рэйч и Эсти, что действие романа должно, по ее мысли, зарождаться в вымышленной северной стране, разбросанной по таинственным лесным островам: в этом холодном и хвойном королевстве старый монарх по имени Юкки Двенадцатиглазый, венценосец с лицом Санта-Клауса (если бы Санта-Клаус страдал затяжной депрессией), внезапно отрекается от престола и объявляет наследником короны не кого-либо из своих единокровных детей (а они все сплошь – столичные подонки), а дальнего родственника – ничем себя не прославившего молодого человека по имени Кай Неприкаянный. Зоя отказалась сообщить подругам, каким образом эта псевдоскандинавская ситуация приведет их к рассказу о жизни Майкла Джексона, но этим отказом только сильнее их заинтриговала: Эсти и Рэйч, в отличие от Зои, не были влюблены в Майкла Джексона, скорее уж они были влюблены в саму Зою, поэтому на самом деле их мало волновало, о ком будет роман: о Майкле Джексоне или о короле по имени Кай. Более всего их бы обрадовало, если б Зоя поведала им о своей собственной жизни (и, надо сказать, в этом отношении присущая им писательская интуиция их не подвела), но они уже знали, что имеют дело с весьма скрытной девочкой, совершенно не нуждающейся в том, чтобы перед кем-либо обнажать душу.

А Зоя рассказывала им про Кая Неприкаянного почти на автомате – этот образ был хорошо отточен близняшками Синельниковыми в их устных импровизациях, так что, повествуя о Кае, Зоя одновременно могла думать о другом. Думать? Нет, слово «думать» здесь не вполне уместно. Она закрывала глаза, морская соль застывала на ее ресницах, сквозь сомкнутые веки слегка просвечивал красный огонек диктофона, который держала Рэйч. Зоя сплетала слова чужого ей английского языка, ставшего почти родным, а за кулисами слов медленно проступала некая фигура, и это был вовсе не Кай Неприкаянный, юноша-король, коего Зоя и Яна некогда изобрели в качестве своего вымышленного отца. Это был не Кай.

С закрытыми глазами Зоя все пристальнее всматривалась в эту фигуру – всматривалась и не верила, что такой человек может существовать в действительности. Она привыкла к тому, что убийцы выглядят незаметно, – здесь же она сталкивалась с нарушением всех правил: из непроницаемой тьмы ее воображения медленно выступал поразительный урод – вальяжный, высокий, почти элегантный, страдальческий, словно бы кичащийся своим уродством, одержимый идеей суицида, надломленно-витальный, непобедимый в силу того обстоятельства, что он ничего так страстно не желал, как своей собственной гибели.

Зоя считала естественным, что люди убивают друг друга (к описываемому моменту она сама убила семь человек), но мысль о самоубийствах была ей совершенно чужда. Она не верила в самоубийство Майкла Джексона отчасти потому, что суицид всегда оставался за рамками ее внутреннего рассмотрения. И тут до нее из непроницаемой тьмы долетел флюид, совершенно ее душе незнакомый, – флюид глубокого суицидального синдрома. Она продолжала диктовать – Рэйч и Эсти записывали ее голос на диктофоны, а также делали заметки в узких сафьяновых блокнотах: у Рэйч – зеленый, у Эсти – лимонный. Временно бросив Кая Неприкаянного на произвол его почти королевской судьбы, Зоя осторожно приступила к описанию урода, упомянув и о суицидальном синдроме.

Но тут ветреная и сладострастная жизнь «Белой совы» вдруг взорвалась, как петарда: на яхте действительно произошло самоубийство, причем двойное. Брат и сестра Ванна и Джимми Совецкие внезапно и без всяких заметных причин наложили на себя свои длинные руки. Все у них было длинное, вот только длинной жизни они себе не пожелали. Их обнаружили голыми и отравившимися в их каюте – они лежали в ванне, обнявшись.

Вода даже не успела остыть. На полумраморном столике рядом с купелью обнаружили полупустой пузырек с быстродействующим ядом. Горлышко пузырька схватывала полоска бумаги, на которой рука Ванны вывела: «Выпей меня». Если эту бумажную ленточку и эту надпись можно считать предсмертной запиской, значит, это она и была – во всяком случае, другой не нашли.

Легкая и элегантная ванна, где они встретили свою легкую и, видимо, совершенно безболезненную смерть, стала им гробом – по распоряжению Эснера ванну с телами Ванны и Джима спустили на воду и оставили дрейфовать на морской глади. Так купель сделалась лодкой – белым пятнышком эта ладья с двумя нагими телами растаяла на изумрудном горизонте.

Эротическое веселье живых вскоре возобновилось, да и Тедди не пролил ни слезинки. Все старались утешать и баловать его, но трудно утешать и баловать столь странного молодого человека. Эснер пьяно утверждал, что готов усыновить Тедди. Джимми и Ванну все искренне любили, можно даже сказать – любили всем сердцем, но забыли их быстро, что свидетельствует о том, что они проплыли по жизни классными и чистыми душой близнецами.

Почему Джим и Ванна покончили с собой и действительно ли это было самоубийство?

Да, это было настоящее самоубийство. На самом деле, княжна Ванна уже давно обладала бутылочкой из антрацитового стекла, где содержался жидкий яд. Это снадобье подарила ей одна эксцентричная русская дама, хотя слово «дама» могло бы взбесить данную пожилую женщину, достаточно раздражительную и вспыльчивую, которая сама себя предпочитала называть Новогодней Старухой. Откликалась она также на имя Зинаида Прокофьевна, графиня Тулина, но неохотно откликалась – видимо, кличка Новогодняя Старуха тешила ее самолюбие больше, чем графский титул, – о титуле она бородато шутила с неприятным резким хохотом: «Я графиня, у меня есть графин».

Джим и Ванна познакомились с ней действительно на праздновании Нового года в Париже – встречали тот самый 2013 год, о котором мы ведем рассказ. Брат и сестра Совецкие редко общались с другими потомками русской никому не нужной знати, но тут их занесло на новогодний праздник к барону Льву Игнатовичу Москалеву, а на его вечеринках всегда тусовалась туча русской и пострусской молодежи с редкими вкраплениями выпуклого эмигрантского старчества. На этом празднике Зинаида Прокофьевна Тулина выделялась своим бомжовым видом, но барон Москалев сказал, что «так вот она всегда», и прибавлял ленивым шепотком, что, впрочем, вряд ли возможно найти в Париже более богатую русскую даму, чем эта вонючая графиня.