— Держи крепко!

— Держу, — прошептал Тревор.

Редьярд взялся обеими руками за покатые плечи дяди.Некоторое время оба жадно смотрели друг в друга, жадно вбирали взглядами. ПотомРедьярд с силой обнял старого воина, притянул к себе. Лезвие с хрустом прорвалотугую плоть. Тревор почувствовал, как дыхание Редьярда оборвалось, но племянникнашел в себе силы обнять дядю крепче, прижался как ребенок, как прижимался вдетстве, спасаясь от строгого отца, даже погладил по спине...

Тревор молчал, запрокидывал голову, ибо слезы уже закипели вглазах. Они стояли грудь в грудь, крепко обнявшись. Тревор уже выпустилрукоять, обхватил племянника обеими руками. Пальцы наткнулись на горячее мокроелезвие, что вылезло из-под левой лопатки.

Фарамунд сидел на обрубке бревна посреди походного лагеря. Встороне на широком вытоптанном пространстве сотня молодых воинов училасьдвигаться вместе, разом бросать дротики, поворачиваться, закрываться щитами.

У костра раздался громовой хохот. Там веселились его герои,с ними улыбался бродячий мудрец. Его вчера подобрали на дороге, накормили,теперь он потешал их забавными рассказами.

Видя, что конунг смотрит в их сторону, Вехульд прокричал:

— Фарамунд!.. Не хочешь ли приобщиться к мудрости? А тонас упрекают, что даже расписаться не умеем!

Фарамунд покачал головой:

— Да нет... Меня занимают сейчас странные вопросы...

— Какие?

— Да так... Зачем живем... Что есть истина...

Вехульд засмеялся:

— Так для этого и есть вот эти... что бродят подорогам, бедные и жалкие, и учат жить других... Слушай, мудрец, ты можешьсказать нашему конунгу, что есть истина?

Фарамунд увидел изможденное бледное лицо с глубокимиморщинами. Странствующий мудрец ответил хриплым усталым, но совсем не слабымголосом:

— Могу.

Фарамунд нахмурился, такие бродяги знают, что делается заморем, но не скажут, глядя на его меч, сколько им осталось жить.

— Хорошо, — сказал он грубо, — скажи. Нопомни, что за дурость ты поплатишься своей головой.

Мудрец поклонился:

— Но и ты пообещай, что не казнишь меня за правду. Заэто я скажу тебе не одну истину, а целых три.

Фарамунд ощутил подвох, нахмурился сильнее.

— Говори. Но поглядывай на мой меч.

— Первая истина, — сказал мудрец отчетливо, —что ты — конунг этого племени. Вторая — что каждый понимает истины в мерусвоего развития. Третья — ты пообещал не причинять мне вреда за сказанное.

Наступила тревожная тишина. У костра замерли. Фарамундпребывал в глубокой задумчивости. Странное ощущение, что это уже слышал, илидаже... участвовал. Наконец, видя, что от него ждут ответа, встрепенулся,спросил:

— Это ведь не ты придумал, верно?

Мудрец помедлил, поклонился:

— Я что-то не так рассказал?

— Да нет, мне понравилось. Поучительно.

— Был великий мудрец, — ответил странник с великойнеохотой, — который запретил записывать его мудрые притчи. И дажеупоминать его имя.

— Почему? — удивился Фарамунд.

— Он хотел, чтобы их рассказывали, применительно к томувремени... и тем событиям, что происходят сейчас. Хотя на самом деле этопроизошло... очень давно! Настолько давно, что многим неинтересно знать о техвременах. Зато когда я называю живущих сейчас рексов или базилевсов, тослушают.

Фарамунд медленно наклонил голову.

— Хорошо, — ответил он. — Иди. А мне надоподумать.

Думал об этом странном случае он и поздним вечером, когдаусталый вернулся в бург, захваченный у какого-то разини, рухнул на ложе. Одеялопод рукой слегка коробилось, пятна крови засохли, нежная ткань стала грубой. Онсам зарубил владельца, а потом и двух женщин, что с визгом метались по комнате,но слуги забыли сменить окровавленные простыни и одеяла.

Он лежал, раскинув руки, когда по телу прошла легкая волна.Легкая, неслышная, словно от окна пахнуло южным ветром. Он ощутил внезапно, чтов бург вошло нечто огромное и могучее. Волосы на загривке зашевелились. Страхпрокатился по телу, в следующее мгновение его тело взметнулось с постели, онмолниеносно опоясался и прицепил ножны с мечом.

Кожа пылала, словно по голому телу постегали крапивой. Ончувствовал, как вроде бы без причины колотится сердце, горячая кровь бурлит вжилах. Пальцы дергались, их неудержимо тянуло к рукояти меча.

Одновременно он чувствовал странность, словно кто-тонастойчиво пытался набросить на него невидимую клейкую сеть, но ничего неполучалось, а он, Фарамунд, всякий раз проходил сквозь эту сеть, как проходитлесной лось сквозь паутину. Это веселило, он чувствовал пьянящее чувствосвободы и силы.

Улыбаясь до ушей, шагнул... и тут взгляд наткнулся на темныекомочки, отчетливо видимые в лунном свете на свежих недавно выструганных доскахпола. Мухи?.. Да, мухи. Лапками кверху. Ни одна не шевелит даже лапой, не то,что крылом.

Он машинально наступил, чувствуя, как лопаются под подошвамисапог их беспомощные тела, оглянулся. На досках остались мокрые пятна. Шагнулеще, тело содрогнулось, словно по нему внезапно ударили.

Рикигур и Фюстель, его преданные стражи, мимо которых и мухане пролетит, стоят неподвижные, лица мертвые. Не восковые, а какие-то серые,под цвет деревянных стен.

Сердце Фарамунда трепыхнулось и застыло. Он попятился,чувствуя, что вот-вот сам от ужаса превратится в мертвеца.

Это повторяется снова!

На этот раз неизвестных было трое. Такие же уверенные,бесцеремонные. Идут, зорко посматривая по сторонам, но без страха. Как мясники,что отыскивают среди стада именно ту корову, которую им велели заколоть.

Передний еще во дворе вытащил меч, двое соратников за оружиедаже не взялись. Глаз их Фарамунд не разглядел, но на лицах ясно читалосьпрезрение. В груди заныло. Эти явно видели другие миры, намного прекраснее!Наверняка зрели теплые моря, бессмертный Рим, И его прекрасный бург снастоящими каменными домами, для них только жалкая деревня...

Гнев колыхал грудь с такой силой, что в ушах стоялнепрекращающийся свист от собственного дыхания. Он очень осторожно вытащил меч,бесшумно отступил к стене в тень. От чужаков скрывал еще и угол стены, а есливыскочить внезапно и ударить, то...

...то, возможно, они не успеют воспользоваться колдовскимиштучками. Возможно. Если он окажется достаточно быстрым.

Шаги первого гремели в тишине, Фарамунд с надеждой бросилвзгляд на лица стражей. Застывшие, почти окаменевшие, они не дышат вовсе. Онине живут, словно их изъяли из этого мира. Только тени от колеблющегося язычкасветильника двигаются по стене. А по ту сторону толстой стены слегка колышутсяветви исполинского ясеня. Мир живет, только стражи, только люди замерли.Возможно, даже кони и коровы в бурге не спят...