— Не дури! Ты ждешь ребенка!

— Да, — ответила она. — Но мне тоже надо...жить.

Она попробовала вырваться, в ее больших чистых глазахблестели слезы. Лицо было бледным и очень серьезным.

— Девочка моя, — прошептал он в недоумении. —Что с тобой происходит? Ты хоть скажи... зачем именно тебе нужно... чтобы онприехал?

— Дядя...

— Скажи мне. От этого зависит, рискну ли я... э-э...рискнуть настаивать?

Брунгильда прижала к груди руки, в горле стоял комок. Онапыталась вздохнуть, но грудную клетку сжало как обручами. Тревор молчал, вглазах было глубокое сочувствие. Но он терпеливо ждал.

— Я... я... — сказала она жалко. — Мне он...нужен... Теперь он нужен! Когда он приедет, все будет иначе. Я объясню ему!..Дядя, все будет иначе. Все будет иначе!!!

Последние слова она выкрикнула, стараясь заглушить боль истрах. Внезапно нахлынуло ощущение полнейшей беспомощности. Не свершила ли онанепоправимую ошибку, что держалась так долго?.. Да, это была ошибка, когдаприслала вместо себя служанку... Но еще большая ошибка, что упорствовала такдолго, что пришла к нему на ложе... на свое ложе!.. так поздно... И последняяогромная ошибка, когда брякнула, что пришла только ради наследника!

Редьярд сидел за столом в одиночестве. Руки сжимали широкиймедный кубок. Красные пятна от вина показались Тревору следами крови. СамРедьярд был смертельно бледен.

Тревор закрыл за собой дверь с грохотом, но Редьярд не повели глазом, а руки его замедленно наполнили кубок. Пальцы его крупно дрожали.

— Редьярд... — сказал Тревор, — ты никогдатаким не был! Что случилось?

Редьярд медленно поднял голову. Воспаленные глаза смотрелимертво.

— Случилось, дядя.

— Что?

— Ты уже знаешь, Фарамунд взял Помпеум.

Тревор с шумом выпустил воздух, грудь его слегка опала вразмерах:

— Фу-у, напугал ты меня! Я уж думал, с тобой илиБрунгильдой что стряслось. А Помпеум... Ну, слишком мал этот орешек для егозубов. Он и не такие крепости и города берет. А что Помпеум?.. Это ты зря...

Редьярд по-прежнему бледный, с осунувшимся лицом, покачалголовой:

— Помпеум — последний островок римского влияния здесь.Последний островок культуры и цивилизации. А Фарамунд... попросту стер с лицаземли. Что всех убил... понятно, римляне тоже редко щадят побежденных, но вотто, что сжег все книгохранилища, разбил все статуи, уничтожил все произведенияискусства, а драгоценные ювелирные вещи велел переплавить в золотые слитки!..

Тревор пожал плечами:

— Что делать? Но он бы все равно взял Помпеум.

— Я надеялся, — прошептал Редьярд, — невозьмет.

Тревор насторожился:

— Ты все-таки предупредил?

— Дядя, я не мог иначе.

— Редьярд!

— Это был мой долг. Долг цивилизованного человека.

— Разве ты не франк?

— Франк, дядя. Но я — цивилизованный франк. А этобольше, чем франк.

Тревор помотал головой:

— Что-то быстро старею. Не понял тебя, Редьярд.

— Я предупредил не римлян! Я предупредил другихцивилизованных людей. Дядя, мы все — христиане. Мы — один народ. А это —язычники, что не познали истинного света. Я не предал своих, когда предупредилримлян, что этот язычник готовится взять их город. Я помог культуре противдикости. К сожалению, это лишь добавило крови.

Тревор сидел, уронив голову. Редьярд встал, медленно ходилвзад-вперед по комнате. Его красивое мужественное, хотя и смертельно бледноелицо разгоралось внутренним светом.

— Только бы не дознался Фарамунд, — уронил Треворглухо.

— Эх, дядя...

Тревор вскочил, впился взглядом в бледное лицо племянника:

— Что? Подозревает?

— Знает, — ответил Редьярд. — Сам префектсказал под пытками...

Он вымучено улыбнулся, но краска покинула не только лицо,отлила даже с шеи, Тревор некстати заметил, что не так уж племянник и силен,шея стала как у цыпленка. Вообще мышцы начали таять с той поры, как он вместе сЛютецией и Брунгильдой принял крещение и повесил на шею золотой крестик.

— И что Фарамунд? — вскрикнул Тревор. — Немолчи же!.. У тебя такое лицо... Что он сказал? Ты его видел?

— Нет. Он даже не пожелал сказать мне это лично.Прислал гонца со словами, что велит мне покончить с собой.

Тревор закусил губу. То, что Редьярда не повесили за измену,как водится с преступниками, или не казнили мечом, говорит о расположениирекса. Он все же верит, что Редьярд не бросится в бега под покровом ночи...

Эта мысль была неожиданна, он тут же выпалил:

— Ты скроешься? Из крепости можно уйти незаметно!

Редьярд покачал головой:

— Я могу уехать свободно. Гонец никому больше неговорил, это видно. Все здесь относятся ко мне, как и раньше.

— Ну, так что тебя держит?

— Дядя, а ты не подумал, что Фарамунд, возможно, самхотел бы, чтобы я убежал?

— Зачем?.. Ах, да!

Редьярд сказал совсем тихо:

— Я сказал гонцу, что все выполню.

Тревор сказал в радостном нетерпении:

— Но ты ведь христианин! А всякие клятвы передязычником, ты ж сам говорил, необязательны. Значит, ты свободен от клятвы передрексом. Тебе нужно только скрыть лицо и выйти через любые ворота. А то и вовсеперелезть через стену. Я знаю такие места...

Редьярд покачал головой:

— Дядя, я же сказал, меня никто не остановит, если явыеду через главные ворота! Но я не выеду, знаю. Да, я обрекаю свою бессмертнуюдушу на вечные муки... ведь самоубийство запрещено моей верой!.. но что-то вомне требует, чтобы я сдержал слово.

Тревор воскликнул с мукой:

— Редьярд! Кроме тебя и Брунгильды у меня никого неосталось. Я уже стар, погибли не только ровесники, но и вся молодая родня.Останься хоть ты!.. Уйди, скройся. Это все согласно твоей проклятой вере, носейчас я и ее благословляю, ведь она спасает тебе жизнь...

— Нет, дядя.

Он стоял гордый и красивый, к щекам вернулся румянец, глазаблестели, как звезды. Тревор смотрел с болью. Редьярд еще раз покачал головой.Тревор медленно поднял тяжелую, как налитую холодным свинцом, руку:

— Давай его сюда.

Редьярд вытащил из ножен короткий римский меч, большепохожий на нож для разделки рыбы, подал рукоятью вперед. Тревор принял, застыл.Редьярд повернул руку дяди так, чтобы острие коснулось левой стороны грудинапротив сердца.