Боль! Свет исчезал. Отделение было невыразимым! Все мое телоиспытало сильный удар.

Я был отброшен назад в толпу. Песок залеплял глаза. Вокругменя слышались вопли. У меня на языке осталась кровь. Она стекала с моих губ.Время спрессовалось вместе с удушающей жарой. И Он стоял перед нами, глядя нанас в упор, и из глаз Его текли слезы сквозь пелену крови, уже покрывавшую Егоцеликом.

– Господь мой, Господь мой, Господь мой! – кричал я,глотая остатки крови; я рыдал.

На той стороне дороги ярким пятном промелькнула женщина.Вдруг голос ее возвысился над гомоном и руганью, над жуткой какофонией голосовгрубых и бесчувственных человеческих существ, сражающихся за право бытьсвидетелями.

– Господь мой! – пронзительно вскрикнула она голосом,напоминающим звук трубы. Она встала у Него на пути.

Она стояла перед Ним и, стащив с головы тонкий белый Плат,поднесла его обеими руками к Его лицу.

– Господь Бог мой, я Вероника, – вскричала она. –Ты помнишь Веронику? Двенадцать лет страдала я от кровотечения и когдаприкоснулась к краю Твоей одежды, то исцелилась.

– Нечистая, грязная! – послышались крики.

– Преступница, богохульница!

– Сын Божий, осмелься!

– Нечистая, нечистая, нечистая!

Крики становились все неистовей. Люди протягивали к нейруки, но, похоже, брезговали прикоснуться к ней. Камни и мелкая галька падалидождем близ нее. Солдаты были в нерешительности, тщетно пытаясь сдержать толпу.

Но Бог Воплощенный, плечи которого согнулись под балкой,лишь взглянул на нее и произнес:

– Да, Вероника, осторожно, твой Плат, милая, твой Плат. Онанакинула белую ткань, чистую и тонкую, на Его лицо, чтобы стереть кровь и пот,чтобы успокоить, утешить. Его профиль на мгновение ясно показался под этойбелизной, а потом, когда она собиралась осторожно промокнуть Его лицо, солдатыоттащили ее назад, и она замерла, подняв Плат над головой, чтобы всем быловидно.

Его лик отпечатался на нем!

– Мемнох! – воскликнул я. – Посмотри на Плат!

Лик отпечатался на ткани с безупречностью и совершенством,какого не достиг бы ни один художник, словно на Плате был воспроизведен точныйотпечаток черт Христа с помощью современной фотокамеры, только отпечаток ещеболее живой, будто тонкая пленка плоти стала плотью на этой картинке, а кровьстала кровью, глаза оставили на ткани свои точные копии, и губы также оставилина ней свой отпечаток.

Все находящиеся поблизости видели это сходство. Людипроталкивались мимо нас, чтобы увидеть это. Крики усиливались.

Рука Христа освободилась от веревки, которой была привязанак поперечине, протянулась и взяла у женщины Плат, а та упала на колени вслезах, прижимая ладони к лицу. Изумленные и смущенные солдаты расталкивалитолпу локтями, огрызаясь на тех, кто напирал.

Христос обернулся и вручил Плат мне.

– Возьми его и сохрани! Спрячь, забери с собой! –прошептал Он.

Я схватил ткань, в ужасе, что могу повредить или запачкатьизображение. К Плату протянулись руки. Я крепко прижал его к груди.

– У него Плат, – выкрикнул кто-то. Меня оттеснилиназад.

– Отдай Плат! – Чья-то рука пыталась вырвать его уменя.

Те, кто рванулся вперед, были внезапно остановлены теми, ктоподошел сзади, чтобы посмотреть на спектакль, и невольно оттеснили нас всторону. Нас отнесло назад, как на волне, и мы, спотыкаясь, пробирались междугрязными, оборванными людьми, сквозь шум, крики и брань.

Процессия совершенно скрылась из виду; издалека раздавалиськрики о Плате.

Я плотно свернул его, повернулся и побежал.

Я не знал, где находится Мемнох; я не знал, куданаправляюсь. Я бежал вниз по одной узкой улочке, потом по другой, третьей; мимоменя непрерывным потоком шли к месту казни равнодушные ко мне люди или простогорожане спешили по привычным для них маршрутам.

В груди жгло от бега, израненные ноги были в синяках;я вновь попробовал Его крови и узрел свет в ослепительной вспышке.Ослепленный, я засунул Плат под плащ. Никто не доберется до него. Никто.

С моих губ слетел жуткий вопль. Я посмотрел вверх. Небостало другим; голубое небо над Иерусалимом, наполненный песком воздухпеременились; меня милосердно окружил вихрь, и кровь Христова проникла в моюгрудь и мое сердце, отчего сердце мое сделалось летучим и легким, свет заполнилглаза, и обе мои ладони крепко сжали свернутый Плат.

Вихрь нес меня в тишине и безмолвии. Напрягая всю свою волю,я заставил себя взглянуть вниз, просунуть руку под одеяние, которое стало вдругпиджаком и рубашкой – костюмом, что я носил в заснеженном Нью-Йорке, – имежду жилетом и рубашкой я чувствовал свернутый Плат! Казалось, ветер вот-вотсорвет с меня одежду! И сорвет у меня с головы волосы. Но я крепко прижимал ксебе свернутую тряпицу, что надежно пряталась у моего сердца.

От земли поднимался дым. Снова крики и визг. Не были ли ониужаснее криков, сопровождавших Христа по пути на Голгофу?

Я тяжело, со всего размаха ударился о стену и пол. Мимопроносились лошади, едва не задевая копытами мою голову и высекая из камнейискры. Передо мной лежала истекающая кровью, умирающая женщина, видимо со сломаннойшеей; из ее носа и ушей текла кровь. Во все стороны разбегались люди. И сновазапах экскрементов мешался с запахом крови.

Это был побежденный город, отданный на растерзаниепобедителям; вопли эхом отдавались под высокими сводами; пламя подступало такблизко, что опаляло мои волосы.

– Плат, Плат! – молвил я, нащупав его, надежноспрятанный между жилетом и рубашкой. Ко мне приблизилась ступня солдата, сильноударив меня по лицу сбоку. Я распластался на камнях.

Подняв глаза, я обнаружил, что нахожусь вовсе не на улице. Ялежал под куполом огромного храма с рядами колонн и арок. Повсюду вокруг меняна фоне сверкающих золотых мозаик лилась кровь. Людей давили копытами лошадей.Прямо надо мной о стену разбили тельце ребенка – череп его раскололся и маленькиеконечности обвисли, как у тряпичной куклы. Всадники рубили сплеча палашамиспасающихся бегством людей, кромсая плечи, руки и головы. Неистовствовали языкипламени, отчего было светло как днем. Мужчины и женщины бежали через порталыхрама. Воины преследовали их. Камни и земля пропитались кровью. Кровьюпропитался весь мир.

Повсюду вокруг и высоко наверху плавились золотые мозаики, илики святых застыли от ужаса, наблюдая за этой кровавой бойней. Пламяподнималось все выше. Горели книги! Под ногами валялись груды разбитых в щепыикон и куски скульптур, тлеющих, закопченных, пожираемых пламенем,поблескивающих позолотой.