Наверное, я потерял сознание. Мне этого хотелось. Мнехотелось снова упасть навзничь на землю, потом перевернуться и уткнуться лбом впочву, просунуть руку под пиджак и почувствовать там Плат.

Сад в преддверии небесных врат. Спокойное лучезарное место,из которого души возвращаются иногда домой, когда им говорят, что время их ещене пришло.

В отдалении, ниже сверкающего кобальтового неба, я видел,как только что умершие приветствуют давно умерших. Встреча за встречей:объятия, восклицания. Уголком глаза мне были видны до головокружения высокиестены небес и небесные врата. На этот раз я увидел, как ангелы, по виду менееплотные, чем прочие небесные обитатели, свободно перемещаются по небу – группаза группой, иногда ныряя в небольшие скопления смертных, проходящих по мосту.Становясь то видимыми, то незримыми, ангелы надзирали за всем, потом уносилисьвверх, чтобы постепенно растаять в бесконечной небесной сини.

Из-за стен доносились слабые, до боли призывные звуки небес.Я мог закрыть глаза и почти зримо представить их сапфировые цвета! Во всехпеснях звучал один и тот же припев: «Входи, входи, останься с нами. Хаосабольше не будет. Это небеса».

Но я находился далеко от всего этого, в небольшой долине. Ясидел посреди россыпи полевых цветов, белых и желтых, на поросшем травой берегуручья, который пересекали души, чтобы попасть на небеса. Только в месте, где ясидел, он казался пусть и прекрасным, но не более чем обыкновенным бурнымпотоком. Песня, которую пел ручей, была о том, как после дыма, войны, послегрязи и крови, после смрада и боли все на свете ручьи одинаково прекрасны, какэтот.

Вода поет на разные голоса, течет, преодолевая каменныепреграды и заполняя земные впадины; она взбирается по уступам вверх, чтобынизвергнуться с них под звуки пушек и фуг. Травинки тем временем склоняютверхушки, чтобы смотреть на это.

Я прислонился к стволу дерева, возможно – персикового; нанем не было ни цветов, ни плодов, чтобы сказать точно. Ветви его свисали вниз,но не покорно, а буйно, с неким неуловимым достоинством; наверху, среди трепетанеисчислимой листвы, я заметил мелькание птичьих крыльев. И выше всего этогобыли ангелы, ангелы, ангелы – словно сотканные из воздуха, светлые, сияющиедухи, столь прозрачные, что по временам исчезали в едином вздохе небес.

Рай фресок. Рай мозаик. Только ни одна форма искусства не всилах изобразить все это. Спросите тех, кто здесь был и вернулся. Тех, чьесердце остановилось на операционном столе и чьи души прилетели в этот сад, апотом были возвращены телу. Ни словами, ни красками не передать этой красоты.

Меня окружал прохладный, ароматный воздух, медленно удаляя,слой за слоем, сажу и грязь, прилипшие к моему пиджаку и рубашке.

Вдруг, словно возвращаясь к жизни после ночного кошмара, язалез рукой под рубашку и достал Плат. Развернув, я поднял его за углы.

Лик горел на нем, темные глаза глядели на меня в упор, кровьказалась такой же ярко-красной, как и раньше, кожа – великолепного оттенка,глубина почти голографическая, хотя все изображение едва заметно смещалось приколыхании Плата под ветерком. Ничто не испачкалось, не порвалось, непотерялось.

Я почувствовал, как у меня перехватывает дыхание, сердцезабилось угрожающе часто. К лицу прихлынул жар.

Взгляд карих глаз оставался пристальным, как тогда; они незакрылись при прикосновении мягкой ткани. Я поднес Плат к себе, затем сновасвернул его, почти в панике, и плотно прижал к телу, положив на этот раз подрубашку. Непослушными пальцами застегнул пуговицы. Наконец с рубашкой былопокончено. Пиджак был грязным, хотя целым, но все пуговицы пропали, даже те изних, что были на обшлагах. Я глянул вниз, на свои ботинки; они были разорваны вклочья, разбиты и едва не разваливались. Как странно они выглядели, ни на чтоне похожие, хотя были сделаны из превосходной кожи.

– Мемнох! – вдруг позвал я, оглядываясь по сторонам.

Где же он? Разве я здесь один? Где-то вдали по мостудвигалась процессия счастливых душ. Неужели врата открываются и закрываются –или это иллюзия?

Я посмотрел налево, на рощицу оливковых деревьев, и увиделза ней фигуру, которую сначала не узнал, но потом понял, что это Мемнох вобличье обыкновенного человека. Он стоял спокойный, с сумрачным и застывшимлицом, глядя на меня. Потом образ его начал расти и шириться, возникли огромныечерные крылья, и кривые козлиные ноги, и раздвоенные копыта; и ангельскийлик мерцал, словно он был из черного живого гранита. Мемнох, мой Мемнох,которого я знал, снова предстал в обличье демона.

Я воспринял это спокойно и не стал закрывать лицо. Я изучалдетали облаченного в мантию торса, видел, как ткань ниспадает наотвратительные, покрытые шерстью ноги. Раздвоенные копыта зарылись в землю, нокисти и предплечья оставались такими же прекрасными, как и прежде. Волосы его быликак развевающаяся грива иссиня-черного цвета. И во всем саду он былединственным существом, абсолютно лишенным красок. Во всяком случае, я еговидел таким.

– Аргумент прост, – сказал он. – Теперь тебе ведьне составит труда понять его?

Его черные крылья сошлись спереди, охватывая все тело;внизу, близ ступней, нижние их края были отогнуты, чтобы при ходьбе не задеватьземлю. Он пошел мне навстречу, ужасный, звероподобный монстр с удивительносовершенными торсом и головой, прихрамывающее существо, втиснутое вчеловеческую концепцию зла.

– А ты прав, – сказал он, медленно и с трудомусаживаясь; крылья его постепенно исчезли, иначе они не позволили бы ему сесть.И вот он уже сидел рядом – козлоногий бог – и в упор глядел на меня: волосыспутаны, но лицо безмятежное, как всегда, не строже, не приятней, не мудрее, нежестче обыкновенного, ибо оно было высечено из черноты вместо мерцающегоподобия плоти.

– Понимаешь, – продолжил Мемнох, – Он фактическисделал вот что. Он повторял мне снова и снова: «Мемнох, ничто во вселенной непропадает втуне, понимаешь?» И Он сошел вниз, страдал, умер и воскрес измертвых, чтобы освятить человеческое страдание, взлелеять его как необходимоеусловие смерти; и в смерти Своей явил вдохновение, превосходство души.

Но миф о страждущем и умирающем боге (говорим ли мы оТаммузе из Шумера или Дионисе из Греции – словом, о любом земном божестве, чьясмерть легла в основу возрождения мира) – человеческая идея! Идея, выношеннаялюдьми, не представляющими себе мироздание без принесенной ради него жертвы.Умирающий бог, дающий жизнь человеку, – одна из самых ранних идей,возникших в умах тех примитивных существ, которые не могли придумать нечтоабсолютное и совершенное. И вот Он привил Себя – Бога Воплощенного – к людскиммифам, пытающимся объяснить явления жизни, как если бы они имели определенныйсмысл, когда, возможно, такового и не имеют.

– Да.