Малькольмов ринулся тогда из комнаты отдыха врачей прямо водвор, где стояли два рафика и три «Фольксвагена», купленных за валюту. У негобыл рефлекс – немедленно мчаться на такие звонки. Вспоминая о своих собственныхночных звоночках подобного рода, он сразу понимал – звонит пьяный, безобразный,дрожащий друг, член угнетенного в Советском Союзе Ордена Мужчин. Быть может, идела-то было всего на одну таблетку валидола, но всегда бросался и мчался изовсех сил, не раздумывая.

– Левого поворота здесь нет, ГеннадийАполлинариевич, – предупредил шофер.

– Все равно поворачивай и сирену врубай! –скомандовал Малькольмов.

На углу Неглинки и Черкасского переулка мигал желтыйсветофор, и раскачивался на троллейбусном столбе одинокий фонарь. Возлемагазина «Музыка», похожего на губернаторский дворец в малой колониальнойстране прошлого столетия, стояли две персоны. За ноги и за руки они держалитретью, отвисшую задом чуть ли не до тротуара и откинувшую голову назад так,словно нет у нее никакого намека на шейные позвонки. В первой персоне легкоугадывался известный хоккеист Алик Неяркий, во второй с трудом определялсяинтеллигент-инвалид Лев Андреевич Одудовский, третья персона была – труп.

Малькольмов, а вслед за ним вся бригада выскочили из VW.Открылась задняя дверь спасательной машины. Загорелся яркий внутренний свет.Персону-труп – не менее 100 кг! – заволокли внутрь и тут же приготовиливсе: шприцы, тубу, аппарат «сердце-легкие», все ампулы, какие нужно, вибратор,кислородную маску… Захлопнули двери и помчались.

Половина головы человека и все его лицо были покрытызапекшейся уже кровью, и новая кровь еще прибывала из глубоких ран за ушами.

– Игорь, жгут! Тамара, тампон! – командовал Малькольмов.

Машина мягко неслась в ночном пространстве и процессуреанимации не мешала – таковы фээргэшные рессоры! Малькольмов медленно вводиладреналин и смотрел на манометр. Наконец стрелка качнулась и поползла вверх. Израспростертого тела вырвался хрип, а на губах появился и тут же лопнул кровавыйпузырь. Тут только Малькольмов заметил сквозь седую мешковину волостатуировочку под правым соском: серп-и-молот и надпись «Кольский полуостров1939». Он вгляделся в лицо оживляемой персоны.

Тамара мягкими и быстрыми движениями очищала лицо.Открывались надбровные дуги и пучки бровей, свирепая носогубная складка,маленький перебитый носик, жлобская жесткая верхняя губища и зоб, огромный ипятнистый.

– Бьют, гражданин капитан.

– А так не били?

…Гурченко был привязан к стулу, потому он и упал на боквместе со стулом. Глаз его мгновенно затек кровавым волдырем…

– Нет, гражданин капитан, до вас еще так не били.

Малькольмов приоткрыл глазок в шоферскую кабину:

– Алик, ты здесь? Сопровождаешь товарища?

– Так точно, старик. – В глазок повеялотрехдневным запоем. – У тебя там спиртяшки не найдется грамм семьдесят?

– Алик, кто это такой и что с ним случилось?

– Это Кирьяныч, гардеробщик из валютного «Наца». Понял?Важная птица. Мы с ним на троих заделали, а он стал черепком о батареюстукаться и петь «Варяга». Это сумеречный тип, олдфеллоу. Тени забытых предков.Дай спиртяшки-то, не жмись!

Тамара вынула из кителя какое-то удостоверение и прочла:

– Чепцов СК., подполковник в отставке… а дальше всезапачкано, Геннадий Аполлинариевич.

Итак, сомнений нет, это он! Толя фон Штейнбок, мститель изМагадана, где ты сейчас?

…вообразите его без одежды – огромного, с ноздреватымиягодицами, с осевшим мохнатым животом, с висящим тяжелым членом, похожим напредводителя морских котиков, морщинистого секача…

– Чего вопишь, выблядок?

…перестань плакать, Толя, запоминай образ врага – низкийлобик, горячие ягодки глаз…

– Размазня, говно шоколадное!

…бессилие, страх беспомощность… ты в руках аппарата, вогромных, но не мужских, в государственных нечеловеческих подземных руках!

Теперь он в твоих руках, в твоих длинных пальцах. Две твоихкисти спасают жизнь садиста, ре-ани-мируют преступника.

Твои руки – руки интеллигента, но похожи они, как слепок,наруки твоего отца, питерского пролетария, революционера, а впоследствиипартийного бюрократа, а еще дальше беспардонного зека Аполлинария. Твои руки имстить-то не умеют. Они привыкли оперировать больных и щупать баб, у них нетвкуса к оружию, им даже неприятно сжиматься в кулаки.

Ладно, не мсти, но только лишь выдерни у него иглу из вены ипредоставь все дело природе. Не ты ведь колотил его вонючей башкой по радиатору– сам бился! Пусть сам и загибается! Ты не имеешь права его спасать!

Машина остановилась, и тут же подкатились носилки. Службабыла хорошо налажена, потому что за ночные дежурства в реанимации платилидвойные ставки.

следственного кабинета, увидел вдруг за ногами офицеровстоящего в коридоре под стенгазетой Толю. Он тут же оборвал свой вой и стоны,хотя как ему хотелось в эти минуты выть и стонать, знает только Всевышний.

Он молчал и тогда, когда капитан Чепцов бил его сапогом попочкам и в пах, и тогда, когда Чепцов наступил ему сапогом на лицо и встал наего лице, шутливо балансируя.

– Степан, Степан, – несколько обеспокоенным тономсказал следователь Борис. – Не выходи из инструкций!

– Я бы их всех передавил без всяких инструкций! –сказал Чепцов, спрыгивая с Саниного лица. – Всех их детей, всехродственников и знакомых! Знаешь, я просто видеть не могу всех этих сук!

Следователь Борис, мягко улыбаясь, уютно пофыркиваяпапиросой, обогнул вздрагивающего от классового чувства капитана Чепцова ивдруг заметил Толю фон Штейнбока, застывшего в его черном длинном пальто подстенгазетой «На страже», в квадрате солнечного света.

сказал профессор Аргентов, увидев из окна в теснинах своегодвора голубое пятно, автомобиль Аристарха Куницера. К окну приблизились русскиепарни Иван и Петр, русские интеллигенты новой формации. Парней этих оченьценили в кругу московских «инакомыслящих», ценили по разным причинам, но не впоследнюю очередь и за то, что были они стопроцентно русскими, русскиминастолько, что даже фельетонистам «Литературки» трудно было бы пустить в ихадрес хотя бы смутный антисемитский намек.