– А этот зачем? Вы его уважаете? – спросили Иван иПетр у Аргентова. – Говорят, плейбой. Говорят, алкоголик.

– Кун – мой ближайший друг! – запальчиво возразилАргентов. – Вы, мальчики, еще хоккеем увлекались, когда мы с Куном вновосибирском «Интеграле» поставили вопрос о правомочности однопартийнойсистемы. Кун! – крикнул он вниз. – Эй, Куница!

Передние дверцы «Жигуленка» открылись, из машины вылезлипрофессор Куницер и тоненькая девушка в джинсах.

– Почему они вместе? – озадаченно проговорил Иван.

– Это та самая машинистка. Я передал ей воззвание«Эуропа чивильта».

– Странно, – сказал и Петр. – Что у нихобщего?

– Может быть, постель? – засмеялся Аргентов иположил свои руки на плечи молодых людей. – Братья-революционеры, долженвам сказать, что, не взирая на нашу борьбу, кое-где еще ебутся.

…Они поднимались в лифте. Нина плакала. Отвернулась от него,уткнулась в угол и дрожала. Над головой ее, над спутанными волосами, светиласьпутеводная наша звезда, сакраментальная надпись из трех букв, та, чтопоявляется в любом русском лифте на другой же день после пуска.

Куницер стоял в другом углу лифта и смотрел на плачущуюдевушку. Это не моя любовь… где моя любовь, где я ее прошляпил?… я хватаю Нину…ты только лишь похожа на мою любовь, чуть-чуть, слегка, еле-еле похожа на моюлюбовь, любимая!… Нет, ради тебя я не пожертвую жизнью, свободой… Это не радитебя мой нынешний бунт против института, против «передовой науки»… это радитвоего паханка, милая моя сучка… ничего, никогда больше не сделаю для этогообщества, потому что они здесь до сих пор хозяева, они – паханки, гардеробщики,сталинские садисты, а не мы! Тем более ничего не сделаю ради вашей дикой мощи,ради вашей «передовой науки». Пусть без меня завершается эксперимент! Пустьпоищут! Небось пустили уже по всему городу своих доберманов, ищут автора.Справитесь и без меня! НЭЗАМЭНЫМЫХ НЭТ! А не справитесь, и хер с вами, и хер сней, с моей формулой, хер с ним, с научным познанием, – со всем этим поконченонавсегда!

– Значит, он тебя изнасиловал?

Куницер вдруг обнаружил в лифте зеркало и увидел в нем себябледного, с кривой улыбкой, с некрасиво спутанными волосами.

– Изнасиловал! – повторил он с нажимом. –Нечего бояться слов! Твой так называемый отец тебя изнасиловал!

– Нет, да нет же… – Она повернулась к нему лицом: глазапотуплены, нос и губы распухли от слез. Кажется, ей очень хотелось уткнутьсяему в грудь, но она не решалась. – Нет, Арик, он не изнасиловал меня, этобыло не так. Меня насиловали, я это знаю. Он просто взял меня, как будто я былаему назначена судьбой. Это был какой-то немыслимый момент… словно… словно…

Куницера начала бить дрожь, и он сам сделал к ней шаг, будтоза помощью. Она наконец уткнулась ему в грудь.

– Как тебя зовут, как тебя зовут? – забормоталон. – Я видел тебя в юности, ты была полькой, ты была англичанкой, ты шлав женском этапе… Мы уедем с тобой к океану, на горный склон, где лес редеет икуда садится на отдых луна…

– Да, я знаю, – забормотала и она, словно взабытьи. – Идешь, идешь по лесу и вдруг выходишь на опушку, а там сидитлуна. И все вокруг так тихо, так ясно и так тепло. А еще говорят, что луна негреет…

– Вздор! – вскричал он. – Луна отлично греет!Я говорю это как математик! Я знаю все наперед! Я уже давно слышал крик «лягер, ля гер»! Я давно уже предполагал, что ты, может быть… – он с надеждойглянул ей в глаза, – Алиса?

Она отстранилась и вытерла лицо.

– Я Нина, никакая не Алиса. Что ты с ним сделаешь?

Вернее, пять глаз, ибо шестой, выбитый из строя капитаномЧепцовым, не шел в счет.

– Это еще что такое?! Кто такой?! – гаркнул вследующий момент следователь Борис. Гаркнул-то страшно, но в то же времяопасливо покосился на Чепцова – что, мол, будем делать? Лишние свидетели неочень-то нужны, когда допрос выходит за рамки инструкций.

– Take it easy! – said Von Steinbok with asmile. – Stay where you are, guys!

He took off his overcoat and came into the interrogationroom. The officers both were frightened. They found themselves without arms.

At the next moment Tolya was throwing a chair at Cheptsovand right away hitting another officer in the stomach.

It was done! After a while Tolya and Sanya were out the doorand rushing down the road in a MGB car.

– Look! – Sanya said to Tolya with his huskyvoice. – They are trying to catch us!

– Never mind! – Tolya laughed. – Look here!My favorite candy! Dynamite!

Чепцов ничего не сказал своему товарищу, шагнул в коридор,крепко взял фон Штейнбока за плечи, повернул к себе спиной и так сильно ударилногой в зад, что Толя покатился в глубь коридора мимо дверей, за которымислышался звон посуды и голоса весело обедающих сотрудников. Вслед за ТолейЧепцов швырнул и «сидор» с передачей. В «сидоре» что-то кокнулось – наверное,бутылка молока. Чепцов захохотал, захохотал, захохотал.

Открылась дверь в морозный день, в морозный день, в морозныйдень.

Конвойный солдат на ступенях патриархального особнячкаприлаживал полковничиху Лыгер.

– Бедный мальчик, бедный мальчик, бедныймальчик, – улыбалась она красными губами…

– еле слышно прошептала Нина.

«Не зародилась ли она в тот морозный день, в тот морозныйдень, в тот мороз?»

– Я христианин, – сказал Куницер.

– Этого не может быть! – воскликнула Нина, как быс испугом.

– Отчего же?

– Ну… ведь ты же частично еврей… и потом, и потом… этоже дико… «христианин» – это что-то отжившее…

Куницер рванул галстук, задохнулся от злобы.

– Идиотка! Это ваш марксизм говенный – уже отжившее, ахристианство только родилось! Всего две тысячи лет! Две тысячи всего! Дветысячи лет для Бога – ничто, а черт успеет двадцать раз сдохнуть!

– Как ты наивен, – прошептала Нина. – Бедный,бедный, бедный мой мальчик…

Больше не было уже сил терпеть! Приняла эстафету от мамочки!Сучья сердобольность, видно, у них в крови!