деревню. Во второй главе добавка: на Псковщине сошлись с разных направлений, из столицы и «из Германии туманной», пути двух героев. В седьмой главе Таню везут в Москву на ярмарку невест. Понятно, какие «отрывки» вынесены на заключительные страницы романа.

Удивителен, неповторим феномен «Евгения Онегина». Писалось произведение на интуиции, оборвано неожиданно, внезапно. Но вот смотришь на то, что получилось в итоге, — и понимаешь: «Онегин» — отнюдь не изуродованное (не будем уточнять — какими) обстоятельствами повествование; роман выстроен гармонично, но по-своему, уникально. Он воистину многогранен и содержанием, и формой; можно любоваться изяществом каждой грани.

Задушевно теплой воспринимается потребность Пушкина на долгом онегинском пути время от времени остановиться, обернуться, окинуть взглядом пройденный путь, проститься с оставленным на этом пути[269], оценить и сохранить обретенное; композиционное значение таких пауз несомненно, их приуроченность к композиционным разделам ритмична. Жест «Дай оглянусь» заразителен для читателя. «Евгений Онегин» не принадлежит к таким произведениям, закрывая которые, можно с легким сердцем переходить к другим делам. Он требует внутренней паузы, оглядки на прочитанное — до самых истоков. Многократные возвращения к «Онегину» могут переходить в потребность.

Итак, рассмотрена внешняя сторона композиции «Евгения Онегина», сочетание значимых частей романа. Но разговор на этом не закончен, поскольку не менее значимо сочетание внутренних планов повествования. Особого внимания заслуживает соотношение сюжетного действия и внесюжетных размышлений автора.

Композиционный рисунок авторских рассуждений

Конструктивная роль сюжета, при внешней скромности его, в «Евгении Онегине» велика. Однако требованиям гармонии подчиняются и так называемые «лирические отступления». С этим понятием вообще следует разобраться.

Слово «отступления» принадлежит Пушкину. Это он сам заявил о намерении «пятую тетрадь / От отступлений очищать». Пятая тетрадь от «отступлений» действительно основательно очищена. Только не следует распространять пушкинское утверждение на все окончание романа. В последующих главах авторских рассуждений не меньше, чем в предшествующих. Пушкин точен, говоря именно о пятой главе. В чем же дело? Пятая глава начата 4 января 1826 года, переписана набело 22 ноября. Это пора следствия над декабристами, пора тревожного ожидания Пушкиным своей участи. Это пора, когда поэт писал Жуковскому: «Всё-таки я от жандарма еще не ушел…» (Х, 154) — и Вяземскому: «Милый мой Вяземский, ты молчишь, и я молчу; и хорошо делаем — потолкуем когда-нибудь на досуге» (Х, 159). Да, обстановка не располагала к непринужденной беседе. Оттого так сдержанна (сосредоточенна на сюжете) именно пятая глава. И все-таки «Онегин» в который уже раз дал Пушкину врачующее душевные раны вдохновение.

Тем не менее приходится признать, что, чрезвычайно содержательно комментируя саму манеру повествования в «Евгении Онегине» и активно способствуя верному и углубленному восприятию своего новаторского произведения, в данном случае, обронив словцо «отступления», Пушкин невольно повредил пониманию романа. Поэт был прав (как, в конечном счете, он всегда прав), вводя и термин «отступления», отмечая ничем не регламентируемые отклонения от сюжетного повествования. Однако пушкинское словечко было подхвачено и получило — что совершенно недопустимо — универсальный характер; к нему добавили эпитет, и очень надолго укоренился взгляд на «Евгения Онегина» как на сюжетное повествование о судьбах вымышленных героев, осложняемое многочисленными «лирическими отступлениями».

Отдадим должное накопленному на этом пути. Наиболее подробный и детальный комментарий к тексту романа, в том числе и к так называемым «лирическим отступлениям», выполнен в известной книге Н. Л. Бродского «„Евгений Онегин“. Роман А. С. Пушкина». Одна из редких попыток представить «лирические отступления» как целое предпринята в статье Г. Н. Поспелова «„Евгений Онегин“ как реалистический роман»; приветствуя постановку проблемы, все-таки трудно принять выводы, поскольку они даны чересчур в общей форме. М. М. Бахтин призывает отличать «лирические отступления» от прямой лирики Пушкина, поскольку «отступления» нередко «входят в зоны героев»[270] и соответственно корректируются. Я. М. Смоленский убежден в наличии простых и сложных связей между словами, мыслями, образами, эпизодами: пушкинский роман «согласован, „зарифмован“ буквально во всех деталях»[271]. Г. О. Винокура не вполне удовлетворил самый термин; размышления поэта на личные темы, полагал исследователь, «в строгом смысле это даже не „отступления“ — настолько тесно переплетаются они с основной линией повествования, которое все с начала до конца окрашено личным участием автора в том, что совершается в его романе»[272].

А. Н. Соколов в анализе композиции «Евгения Онегина» отталкивается от мысли П. В. Анненкова о ходе романа «строгом и вместе свободном». К сожалению, исследователь склонен к механическому расчленению, полагая «строгость» свойством эпической, сюжетной структуры романа, а «свободу» — ее лирической стихии: продуктивнее и строгость и свободу видеть универсальным свойством повествования; впрочем, А. Н. Соколов приоритет устанавливает точно: «Из двух противоречивых тенденций — „свободы“ и „строгости“ — ведущей в композиции „Онегина“ является вторая»[273]. Соответственно на первый план выдвигается «эпическая, повествовательная тенденция» (с. 88). Подчиненная композиционная роль лирических отступлений определяется тем, что они возникают «в собственном смысле слова по поводу, т. е. они пользуются данным местом, как поводом для самостоятельных по материалу высказываний, но связь отступления с контекстом сохраняется благодаря тому, что отступление берет тему, подсказанную ходом изложения, но разрабатывает ее в лирическом плане» (с. 75). Весьма перспективно замечание о «мелком тематическом членении текста» (с. 74), что делает необходимым повторные возвращения к теме и приводит к образованию многотемных отступлений.

Наиболее обстоятельно и глубоко «лирические отступления» — в традиционном плане — изучены Е. Е. Соллертинским в статье «Лирические отступления и их место в романе А. С. Пушкина „Евгений Онегин“», на которую я уже неоднократно по разным поводам ссылался[274]. Автор попытался охарактеризовать функции «отступлений» в каждой из глав, связь «отступлений» с сюжетным действием и способами изображения героев. Многие наблюдения весьма основательны. Но Е. Е. Соллертинский остался в рамках традиции в противопоставлении сюжета и внесюжетного материала.

Моя логика уже определилась. Если признавать автора героем своего произведения, тот материал, который издавна именуется «лирическими отступлениями», уместно считать формой развертывания образа автора. Образ автора сложен, включает обобщенные (лиро-эпические) и условные (эпические) грани. Можно отметить, что личностное и обобщенное в образе автора выступают в отношении друг к другу своеобразной антитезой. Личностное (биографическое) текуче, подвижно, изменчиво в связи с обогащением опыта, возрастным возмужанием, в связи с изменением общественных обстоятельств. Условно-обобщенное (эпическое) оказывается на редкость устойчивым, стабильным.

Этот весьма удивительный факт, при всей его парадоксальности, предстает фактом весьма естественным. Пушкин работал над романом десять лет — и каких лет! Если бы роман полностью подчинялся настроениям поэта, он просто рассыпался бы на куски, противоречащие друг другу. На деле же какая органическая естественность повествования, какая цельность! Ясно, что она не была бы достигнута без цельности авторской позиции. С другой стороны, если бы авторская позиция определилась сразу и лишь постепенно развертывалась,