голубой звездой. Сжав его в пальцах и окинув взглядом свою комнату, он вышел, чтоб уже никогда не возвращаться сюда.

Хрустальные ступени прощально звенели под его ногами. Он поднимался, чтоб ещё раз ощутить дыханье своего божества, знакомое ему с младенчества. Потом он долго стоял среди безмолвных колонн, и тёплый ветер гладил его лицо и развевал чёрные как ночь волосы. Он был ласков, как когда-то в раннем детстве, но в знакомом благоухании чувствовался горький аромат печали.

«Ради кого я покидаю тебя? — спросил он Крылья. — Смогут ли они заменить мне твою теплоту, или моё сердце затоскует от холода и одиночества, а потом и вовсе разобьётся об их злобу и непонимание? Может, я не раз ещё пожалею о своём выборе. Может… Но я знаю, что не мог решить иначе. Ты слишком щедро напоил мою душу любовью. Я должен поделиться ею с теми, кому её не хватает. И даже если я погибну, и буду погибать не раз и не два… Ведь я ухожу не ради себя, а ради тех, кому я могу помочь. Прощай, — он протянул руку и впервые ощутил пальцами сильное и упругое ответное прикосновение, от которого его тело и его душа наполнились светом и силой. — Прощай, Крылья… — прошептал он. — Я никогда не забуду тебя…»

«Я никогда не покину тебя», — услышал он в глубине сердца даже не голос, а лишь призрак голоса. И с этим обещанием покинул свой мир.

Я сняла медальон с крючка и легла, зажав его в руке. Взгляд тонул в черноте бархата. Темнота затягивала меня всё дальше. Я не могла думать, я медленно закрыла глаза, прислушиваясь к странному звуку, влекущему меня дальше по дороге воспоминаний. Я не знала, куда она заведёт меня, но мне вдруг показалась, что я вернулась сюда. Я медленно шла по светлым и пустым комнатам виллы. А, может, не шла, а летела, не касаясь пола. Было совсем тихо, а за окнами темнела ночь, похожая на чёрный бархат.

Я двигалась вперёд так, словно невидимое течение влекло меня. Я увидела Фарги в белой комнате. Он был таким как в тот день, когда я видела его в последний раз. Сейчас он лежал на белом плавно изогнутом ложе, похожем на то, мраморное, что я видела в его башне на Обмоне. Его ладонь покоилась на лбу, смуглые пальцы путались в чёрных волосах. Глаза с безысходной тоской смотрели в пустоту. Воздух был насыщен болью и отчаянием. И я чувствовала безграничную жалость к моему другу. И не только жалость. Я вдруг поняла, что никогда не испытывала раньше такой любви к нему. Мне хотелось помочь ему, защитить его, занять его место там, куда он должен был шагнуть, сделать за него то, на что он решился. Что он решил сделать? В моей душе взметнулось смятение. Что он решил сделать? Что?

Он медленно перевёл взгляд на меня, и моё сердце сжалось, когда я увидела его глаза, ослепительно прекрасные и безумно печальные.

— Умирать всегда страшно, — тихо произнёс он. — Но иногда главным в жизни становится конец. Я не говорю, что я должен это сделать. Я скажу так: мне придётся.

Он поднял руку и указал мне на окно, за которым царила непроглядная темень.

— Смотри, — прошептал он. — Я не хочу быть один, когда это случится.

Я покорно взглянула в окно, и темнота снова затянула меня. Я летела в неё, как в пропасть, пока не поняла, что стою в холоде, прижимаясь спиной к ледяному камню. Медленно проступили вокруг очертания предметов, и я увидела знакомый каменный мешок Храма. Чадящие факелы разгорались всё ярче, освещая гладкие чёрные стены и матово поблескивающий Х-образный крест, спущенный на цепях до самого пола.

Нудное пение киотитских жрецов проникло в тишину этого склепа, и я увидела процессию. В тёмных накидках, покачивая тонкими руками, они вошли и замерли вдоль стен по пять с каждой стороны. Последние из них внесли ковчег и опустили его на пол перед крестом. И, наконец, появился главный жрец в синей развивающейся мантии. С ним шёл человек. Я узнала Фарги, хоть его чёрные блестящие волосы были коротко острижены, тело обтягивала блестящая чёрная кожа костюма. В тот момент он был очень похож на того юного Фарги, принца Обмоны. Исхудавший до мальчишеской хрупкости, с высокими запавшими скулами и невероятно большими чёрными глазами, он ничуть не походил на того Фарги, которого я знала когда-то. Окинув помещение мрачным взглядом, он на мгновение задержал его на кресте, а потом повернулся к главному жрецу.

— Я готов, — резко произнёс он.

Киотит что-то сказал, и Фарги расстегнул куртку с серебряными эполетами, снял её и бросил в угол к стене. Потом подошёл к кресту и встал к нему спиной. Двое жрецов пристегнули его руки и ноги железными скобами с шипами внутри. Он скрипнул зубами и молча посмотрел на жреца. Пока киотиты обматывали его талию цепью, он сохранял мрачную решимость на лице. Потом крест пошатнулся и двинулся вверх. Фарги поднял голову и посмотрел на приближающийся потолок.

Наконец движение замерло в той точке, где точно за его спиной оказался символ Зуна. Гнетущая тишина нависла в зале. Она была насыщена какой-то зловещей торжественностью. Те же двое жрецов беззвучно извлекли из-под накидок магические плети. Главный жрец что-то прогудел, и они взмахнули своими орудиями. Тело на кресте содрогнулось, и на коже появились кровавые рубцы.

Главный Жрец закрыл свои круглые глаза и проник в сознание распятого пришельца. Он погрузился во тьму, затопившую его душу, освещаемую призрачными вспышками огня и ледяными бликами. Он чувствовал боль и ненависть, стыд и жажду мести. Он погружался всё глубже и видел большой дом, полыхающий пожаром. Он видел два обугленных трупа на мостовой, навсегда отразившиеся в заполненных слезами глазах мальчишки. Он видел холодную улицу и запертые двери, холод, мрак и безнадежность… Он видел мужчину, взявшего мальчика за руку и отведшего его в свой притон. Он ощущал его боль и чувство несмываемого позора, страх и безнадежность. И ненависть, затопляющую всё. Ненависть ко всем, мужчинам и женщинам, соплеменникам и чужакам. Ненависть, питающую жажду мести, неискоренимую и огромную, ненависть, превращающую жизнь в кошмар, вызывающую сладостные видения изувеченных и мёртвых врагов, ненависть, убивающую страх и побуждающую к действию, к подвигу во