с мозолистыми руками уже приступают к делу. Более трех сотен человек не просят жалованья и хлеба. У них есть только одна общая цель: восстановление! Девять месяцев прошло в стране, и вот наступил долгожданный день, когда по залам и мастерским разнесся клич: “Огонь под котлом! Газ подведен!”» Но даже в глазах Ганса вся эта работа имела национальную, хотя и мирную цель. Все это делалось для того, чтобы «Германия в мирном соперничестве с другими народами Земли могла встретить свое счастливое будущее!». Учителя были растеряны не меньше детей: если молодые преподаватели более-менее уверенно проводили новую линию партии, то их старшие коллеги нередко путали «производительное развертывание труда» из нового коммунистического словаря со старым нацистским Ausmerzen («искоренение»). Вскоре понятие «народ» (Volk) стало официальным синонимом антифашизма в новой Германской Демократической Республике, у которой появилась своя народная полиция, а в середине 1950-х гг. – собственная Национальная народная армия [31].

В западных областях разговоры о жертве Германии имели совершенно иную направленность. Если на востоке продолжали говорить о народе (Volk) и нации в целом, в Западной Германии предпочитали обращаться к местному патриотизму и региональным корням. В начале 1950-х гг. тысячи учителей отправились на стажировку в США, чтобы затем внести свой вклад в дело «перевоспитания» (ранее этот термин применяли только к преступникам и несовершеннолетним правонарушителям). Хотя люди быстро поняли, что антисемитские взгляды в общественной жизни неприемлемы, никто не требовал от них иначе относиться к «асоциальным личностям» или «цыганам», и представителям обеих этих группам в ФРГ регулярно отказывали в компенсации те же самые судьи, которые при нацистах выносили приговоры о принудительной стерилизации [32].

Ангела Шварц была единственным ребенком синти, которого 9 мая 1944 г. не отправили из швабского католического приюта Санкт-Йозефспфлеге в Аушвиц. Вспомнив, что у Ангелы была мать-немка, одна из монахинь, сестра Агнета, спрятала ее, когда из Штутгарта приехали полицейские, чтобы зарегистрировать детей, и отправила ее обратно в спальни, когда девочка попыталась сесть в автобус вместе с другими воспитанниками. На следующий день сестра Агнета вернула Ангелу матери, Эрне Шварц, которую девочка ранее отвергала, считая, что именно по ее вине в возрасте шести лет ее насильно забрали у отца-синти и мачехи. Когда война закончилась, Ангеле было 11 лет, но она помнила о своих цыганских корнях и в конце концов узнала о судьбе своего отца и других детей из Санкт-Йозефспфлеге. Ангела взяла фамилию отца – Рейнхардт. Впереди ее ждала жизнь впроголодь на задворках немецкого общества. Что касается специалистов по расовой биологии, изучавших Ангелу и других детей в Санкт-Йозефспфлеге и тесно связанных с Гиммлером, после войны они сделали достойную карьеру в департаменте здравоохранения города Франкфурта: Роберт Риттер стал заведующим клиникой нервных болезней, а Ева Юстин – детским психологом [33].

Беспрецедентная географическая мобильность немецкого населения означала, что в каждом классе теперь были ученики из других областей страны, говорящие на незнакомых диалектах. Хотя подавляющее большинство среди них составляли этнические немцы, образовательные органы Западной Германии все же беспокоило потенциальное влияние на соучеников нового типа мишлингов – горстки детей, рожденных от связей с чернокожими американскими солдатами. Не сумев добиться «репатриации» этих детей, власти решили вместо этого подготовить их к дальнейшему переселению в какие-нибудь тропические регионы, предполагая, что «немецкие» и «африканские» расовые и национальные характеристики сочетаются в их генах в такой пропорции, которая исключает для них будущее в Германии, но делает их идеальными эмиссарами для колоний. Они остались [34].

Миллионы этнических немцев, изгнанных из Чехословакии, Венгрии, Румынии и переданных Польше немецких земель, приносили с собой страшные – и часто правдивые – рассказы об избиениях, грабежах и убийствах. Местные ополченцы в Польше и Чехословакии, устраивая погромы против немецкого меньшинства, нередко воспроизводили при этом характерные особенности немецких нападений на евреев, вплоть до того, что чехи заставляли немцев носить нарукавные повязки с буквой «N» – Nemec. Только в 1946 г., согласно чешской статистике, 5558 немцев покончили жизнь самоубийством. Иногда целая семья одевалась в лучшие воскресные наряды, чтобы повеситься в окружении цветов, крестов и семейных альбомов. Этнические немцы, недавно так боявшиеся красноармейцев, теперь просили у них защиты от мести поляков и чехов. В Бад-Пользине восьмилетний Энно Штраус в апреле и мае 1945 г. наблюдал за тем, как колонны русских, поляков и евреев грабят квартиры немцев. Когда новый польский мэр сказал тете Энно, что восемь членов его семьи были расстреляны эсэсовцами, она саркастически ответила: «Так говорят все поляки». Точно так же она отреагировала, когда новый директор ее школы, наполовину еврей, подробно разъяснил ей, что в его семье от рук эсэсовцев погибли 23 человека: она просто сказала себе, что вернувшиеся евреи, похоже, устроились вполне недурно. Тем временем маленький Энно объявил, что ему нужен пистолет: он хочет поехать в Россию и ломать там двери. Когда тетя спросила, что именно он собирается там делать, мальчик ответил: «Грабить и насиловать женщин». 13 июня 1947 г. подошла их очередь переправляться через Одер с транспортом, увозившим в Германию очередную тысячу немцев [35].

Освобожденное гетто в Терезине, Терезиенштадт, стало лагерем для интернированных немцев, которые умоляли местного русского коменданта не уходить, опасаясь, что чехи их всех перебьют. Если раньше немцы издевались над евреями, заставляя их петь и танцевать, ползать по земле и выполнять гимнастические упражнения, то теперь таким же издевательствам чехи подвергали немецкое гражданское население, ожидавшее, когда вагоны для перевозки скота смогут доставить их в Германию. 30 мая 1945 г. 30 000 немцев, проживавших в Брно (Брюнне), подняли с постелей и погнали пешком к лагерям на австрийской границе, избивая по дороге. Около 1700 человек погибли во время этого, как немцы вскоре назвали его, Брюннского марша смерти.

Истории, которые рассказывали о себе высланные, почти всегда начинались в конце 1944 или начале 1945 г., когда их жизнь перевернулась с ног на голову. Но предыстории в их представлении у этого не было никакой. Особенно это касалось детей. В 1949 г. двенадцатилетняя Моника подарила матери на день рождения занявший 31 страницу рассказ о том, как они три года назад убегали из Силезии. Рассказ завершало сочиненное девочкой стихотворение, в котором она воспевала красоту утраченных силезских лугов и лесов. Четырнадцатилетний Ганс Юрген Зайферт в знак траура по оставленному дому в нижнесилезском городке Фрейштадт начертил его точный архитектурный план [36].

Судя по всему, в ФРГ менее 1 % городских жителей считали, что в изгнании немцев виноваты сами немцы. Те же самые люди, которые сомневались в том, что евреи действительно пострадали во время войны, называли изгнание