судетских немцев не иначе, как маршами смерти. Для некоторых рассказы об изгнании немцев стали единственным настоящим ужасом войны – в их картине мира страданий евреев и всех остальных народов не существовало. Тем более что именно к таким выводам жителей Западной Германии подталкивала официальная программа, в рамках которой были собраны и отредактированы тысячи рассказов очевидцев и опубликован многотомный отчет, посвященный страданиям Германии. Согласно этому документу, гармонию «многонационального сообщества, не похожего ни на одно другое в мире», нарушило не нападение Германии в 1939 г., а приход Красной армии в 1944–1945 гг. Это был мирный полиэтнический мир, где все признавали культурное и экономическое лидерство немцев, где благодарных и лояльных польских работников никто не принуждал к труду, а евреев вообще не было. При этом немецкие источники широко использовали обнародованные союзниками в конце войны данные о пребывании евреев в лагерях смерти. В рассказах о лагерях для интернированных и военнопленных именно немецких мужчин и женщин разгоняли в шеренги налево и направо. Это трупы немцев сваливали в наспех сооруженные морги, это у них вырывали золотые зубы, прежде чем отвезти тела к братской могиле в советском лагере. И охранники в этой объемистой подборке документов носили советскую, а не эсэсовскую форму[16] [37].

После войны, начав изучать детей беженцев, социологи обнаружили множество двенадцатилетних с телосложением семилетних, с признаками хронического недоедания, больными зубами, рахитом и туберкулезом. У них были бледные, одутловатые лица и кожа, покрытая плохо заживающими царапинами и язвами. Многие из них, как и голодающие дети в Варшавском гетто, имели вялый, апатичный вид, некоторые больше напоминали маленьких старичков. Родители и учителя подтверждали, что эти дети подвержены депрессивным настроениям и не уверены в себе, серьезны, недоверчивы, неохотно участвуют в разговорах. Многие страдали головными болями и астмой, видели во сне кошмары и регулярно мочились в постель. В то же время их успеваемость в школе обычно была ничуть не хуже, чем у детей, не сталкивавшихся с подобными испытаниями, и даже случаи нервного срыва у них часто происходили без каких-либо предварительных сигналов. Маргарет М. бежала с семьей из Силезии на запад в 1945 г. По мнению матери, девочка была «жизнерадостным и веселым ребенком», хотя «приняла очень близко к сердцу потерю дома и имущества». Судя по всему, Маргарет хорошо адаптировалась и вплоть до 1951 г. без всяких затруднений посещала школу. Но через шесть лет после бегства, во время подготовки к экзаменам, хватило всего одной фразы, чтобы нарушить ее душевное равновесие: в школе кто-то мимоходом упомянул об «отнятых и, вероятно, навсегда потерянных территориях». На следующий день Маргарет охватила внезапная паника: она боялась, что ее поймают русские, требовала, чтобы мать объяснила, «зачем ей нужно выходить из дома и идти в магазин», и продолжала вспоминать «обо всем, что случилось в 1945 г.», пока ее мать не обратилась за психиатрической помощью [38].

Трудно сказать, был ли приступ Маргарет спровоцирован экзаменационным стрессом или ее память выдала эти образы в ответ на слова об «отнятых территориях». Но до этого ничто не предвещало ни наступление срыва, ни его скорое и очевидное разрешение. Что касается учителей, врачей и социологов, они, с одной стороны, много говорили о страданиях невинных немецких детей, а с другой – уверенно заявляли, что дети смогли справиться с выпавшими на их долю испытаниями и вполне успешно интегрировались в западногерманское общество [39].

Во время войны погибло 4 923 000 немецких солдат. В силу характера боевых действий на последнем этапе войны 63 % всех погибших военных пришлось на 1944 и 1945 гг. При этом восточные провинции пострадали больше остальных: только потери среди военнослужащих составили 20,2 % всего мужского населения, в то время как средний показатель по стране равнялся 12,7 %. В основном это были мужчины от 1908 до 1925 года рождения. На военной службе погибло не менее четверти, а во многих случаях до трети всего мужского населения. Кроме того, в восточных областях погибло не менее 1 млн немецких мирных жителей, более 400 000 – в результате бомбардировок [40].

Это были беспрецедентные человеческие жертвы в новейшей истории Германии. И это была трагедия, с которой столкнулись многие семьи: люди, не имевшие сведений о своих близких, нередко получали крайне мало помощи и были вынуждены годами ждать, пока прояснится статус их мужчин, числившихся пропавшими без вести. Многие из погибших на войне были слишком молоды, чтобы иметь собственных детей, но вместе с тем 250 000 немецких детей потеряли на войне обоих родителей, а 1 250 000 остались без отца. Многие лишились братьев, дядей, теток, сестер, бабушек и дедушек. Как и другие виды разделения труда в семье, бремя замещения отцов часто распределялось между осиротевшими детьми неравномерно. Осенью 1945 г. Вольфганг Гемпель узнал, что его отец погиб при захвате в плен в последние дни войны, когда пытался вывести группу своих солдат из Берлина на запад к американским позициям. Сыну было четырнадцать лет, отцу сорок семь, но, в отличие от многих младших детей, Вольфганг хорошо помнил, как отец пел песни, рассказывал ему истории и сам внимательно слушал его. Он снова и снова пересекал границу советской зоны, чтобы навестить его могилу, и привез с собой документы отца, а также побывал в лесу близ Шопсдорфа, на месте его гибели. Словно пытаясь компенсировать завышенные требования к Вольфгангу, его семилетнего брата мать окружила такой навязчивой заботой, что тот в конце концов эмигрировал в США, чтобы начать самостоятельную жизнь. Между тем Вольфганг настолько успешно вжился в роль умершего отца, что в последние годы жизни мать часто принимала его за своего мужа [41].

Родные развешивали фотографии взятых в плен или пропавших без вести солдат на досках объявлений на вокзалах в надежде, что какой-нибудь вернувшийся сослуживец сможет сообщить им новости. Исчерпав возможности протестантских и католических благотворительных организаций и Красного Креста, люди обращались по газетным объявлениям в сомнительные фирмы, в том числе к ясновидящим, предлагавшим разыскать их близких. Священники, желая направить и утешить своих прихожан, публиковали в приходских бюллетенях молитвы о пропавших без вести, а в сентябре 1947 г. Внутренняя протестантская миссия посвятила заключенным и пропавшим без вести неделю молитв. На службах первым читали стих из Книги пророка Иеремии (29: 14): «И буду Я найден вами, говорит Господь, и возвращу вас из плена и соберу вас из всех народов и из всех мест, куда Я изгнал вас, говорит Господь, и возвращу вас в то место, откуда переселил вас» [42].

В апреле 1945 г. Мартина Бергау наконец взяли в плен