некоторое время он увидел торчащую из земли печную трубу, а потом заметил пологую тропинку, ведущую к входу в подвал. Подвал состоял из двух крошечных комнат, вмещавших семь человек, – в одной была устроена спальня, вторая предназначалась для всего остального. Ни туалета, ни водопровода в подвале не было. Внутри Голланц обнаружил двух родителей, их взрослых сыновей и двух младших детей. Еще один ребенок играл на улице. Девочка, которая сидела у стола, положив голову на руки, не подняла голову, даже когда фотограф щелкнул вспышкой [14].

В своем путешествии Виктор Голланц видел опухших от голода или, наоборот, страшно исхудавших детей и взрослых в лохмотьях и рваной обуви. Он посещал школы, где в классах было по 70 учеников и ни одного учебника. В больницах, давно исчерпавших последние запасы пенициллина, он стоял у кроватей и разговаривал с умирающими. Еврей и один из первых и самых яростных критиков фашизма, после этого Голланц выступил за примирение и продовольственную помощь Германии, опасаясь, что подобные условия существования могут породить только новый нацизм [15].

В 1946 г. в четырех оккупационных зонах свирепствовал голод, детская смертность в британской зоне составляла 10,7 %, а заболеваемость туберкулезом в британской и американской зонах в три раза превышала уровень 1938 г. Базовый паек в середине 1946 г. повсюду был крайне скудным: 1330 ккал в день в американской зоне, 1083 ккал – в советской, 1050 ккал – в британской и самый низкий – 900 ккал в день – во французской зоне оккупации. Но в действительности, как выяснил корреспондент Manchester Guardian, дневная норма провизии в британской зоне ограничивалась двумя ломтиками хлеба с маргарином, двумя небольшими картофелинами и ложкой бульона с молоком. Размеров официального пайка было явно недостаточно, чтобы поддерживать взрослого человека в течение сколько-нибудь продолжительного времени. Даже миллионы посылок с гуманитарной помощью, начавших прибывать из Северной Америки в 1946 г., в каждой из которых содержалось 40 000 калорий сухих или консервированных продуктов, незначительно повлияли на ситуацию. Несмотря на первые попытки Берзарина[15] наладить поставку продовольствия из Советского Союза, берлинцы вскоре окрестили свои стандартные продуктовые карточки «пропуском на небеса». Перебои или полное отсутствие поставок основных продуктов питания, богатых жирами, минералами и витаминами, означали, что в послевоенной Германии, так же, как в оккупированной немцами Европе во время войны, население было вынуждено выживать в основном на хлебе, картофеле и брюкве. Весной 1947 г. физическое и психологическое состояние населения достигло самых удручающих показателей за весь период оккупации. Предыдущая зима стала одной из самых суровых на памяти местных жителей, ненадолго восстановленное железнодорожное сообщение вскоре снова рухнуло, а хроническая нехватка топлива и продовольствия привела к дальнейшему сокращению пайков. Пока люди изо всех сил старались выжить на 1000 ккал в день, немецкое общество распадалось на самые примитивные нуклеарные ячейки [16].

Уже летом 1945 г. в Германии снова открылись школы, но это принесло мало облегчения. На уроках дети падали в голодные обмороки. Более четверти всех учеников в Бремене не имели положенной униформы, почти четверть не могли посещать школу зимой из-за отсутствия теплой обуви. Опросы в Дармштадте и Берлине показали аналогичную картину. Через некоторое время многие школы были вынуждены снова закрыться из-за отсутствия угля. Другие, как школа Кристы Й. в Пренцлауэр-Берг, переехали в бомбоубежища, спасаясь от ветра, дующего в выбитые окна. Учебный день сократили, чтобы дети могли заниматься посменно, но уже в середине ноября 1945 г. в школах замерзли туалеты. Один десятилетний мальчик из Берлина, соглашаясь со своей учительницей, писал, что они с одноклассниками больше походили на «живую груду щебня». Они не проявляли никакого интереса к учебе, соблюдению порядка и к словам родителей и учителей. Но все изменилось, когда они начали собственноручно расчищать школьное здание и двор от завалов и щебня. С этим занятием, как он писал в школьном сочинении (несомненно, с одобрения учительницы), к ним вернулось чувство осмысленности существования [17].

Позднее, в середине 1950-х гг., вызывая в памяти то время, многие дети из Эссена в первую очередь вспоминали муки голода. «Да, я помню, как плакал от голода», – писал Хайнц Бадер в июне 1956 г. Другой мальчик из его школы в Эссене считал, что голод оставляет физические следы в теле и в памяти. Одна девочка-подросток запомнила денежную реформу 1948 г., потому что именно тогда ее отец собрал всю семью, чтобы показать им первый после войны апельсин. Ее младшие братья, привыкшие питаться только супом на воде или на молоке, приняли его за мячик и отказывались пробовать. Еще один ребенок из зоны американской оккупации со смешанными чувствами вспоминал жидкую похлебку – продовольственную помощь от Религиозного общества друзей, – которую он называл «квакерским угощением». Другая девочка из той же школы заметила, что голод лишает людей человечности, превращая их в животных. «Голод, – писала она, – подавляет и чувство радости, и чувство печали. Он забирает все» [18].

Кризис снабжения имел самое непосредственное отношение к провалу немецкого колониального завоевания. Политика обязательных квот на поставки продовольствия из Восточной и Западной Европы позволила нацистскому режиму защитить немецкое население от нехватки продовольствия, вместо этого заставив голодать Советский Союз, а на последних стадиях войны обрекая на «зиму репы» даже Бельгию, Нидерланды и Францию. Но пока Германия наращивала зависимость от импорта, внутренние проблемы сельского хозяйства также росли, несмотря на постоянный приток подневольных рабочих. К концу войны Германия покрывала лишь 50–60 % своих потребностей в сельскохозяйственной продукции. После того как союзники установили новую восточную границу с Польшей по линии рек Одер и Нейсе, Германия потеряла, помимо промышленных богатств Силезии, 28 % своих сельскохозяйственных земель и около половины зернового и животноводческого производства [19].

В то же время плотность населения на оставшихся территориях резко возросла, поскольку из Восточной Европы изгнали большую часть немецких переселенцев. В 1947 г. клочок Германии, не входящий в пределы четырех оккупационных зон, принял 10 096 000 немецких беженцев, а также немцев, изгнанных из Польши, Чехословакии, Венгрии и Румынии. Вдобавок в 1946 г. в сельской местности по-прежнему оставалось более 3 млн горожан, эвакуированных туда во время войны и отнюдь не пытавшихся пересечь нередко строго охраняемые границы новых зон, чтобы вернуться к руинам городов, из которых они уехали два или три года назад. Тем не менее к апрелю 1947 г. из советской зоны на запад перешло около 900 000 человек. Четверть всего жилого фонда в четырех оккупационных зонах была разрушена. Многие семьи считали, что им повезло, если у них оставалась квартира с одной-двумя комнатами и удобствами на этаже. В 1950 г. в ФРГ по-прежнему наблюдался дефицит в 4,72 млн квартир. Тем временем 626 000 домохозяйств ютились в хижинах Ниссена,