Горму даже захотелось купить эту газету. Нонахлынувшая тошнота заставила его передумать. Он заслонил газеты с портретомРуфи каким-то дамским журналом и ушел.

Одежда липла к телу. Идя на посадку в потокелюдей, он скинул пальто.

Заняв наконец свое место, Горм откинул головуна спинку кресла, мечтая, чтобы Руфь не увидела этой фотографии до открытиявыставки. И пока самолет миновал одну воздушную яму за другой, Горм убеждалсебя, что эта проклятая статья не имеет никакого отношения к Руфи.

Немного погодя он достал из портфеля каталогвыставки и изучал его до тех пор, пока его нервы не успокоились. И когдастюардесса принесла похожие на подметку бутерброды, он почувствовал, что емухочется есть.

Руфь ползала в ледяном, похожем на ангар миреи пыталась унести с собой свои картины.

Но они все время падали у нее из рук. Их былослишком много, и они были слишком тяжелые. С болью осознала она, что помочь ейнекому. И тогда она превратилась в тележку на резиновом ходу, которую кто-тобыстро толкал перед собой по коридору. Потом она попеременно то была собой, топревращалась в тележку.

Наконец она увидела дыру и через нее вышла вобитый красным бархатом проход. И вот она в отеле Оскара Уайльда в Париже.Комната сжалась, пока Руфь ползла вдоль стен. Неожиданно она оказалась в теплойпульсирующей реке. И поняла, что ползает кругами в собственном сердце. Онобилось о ее ребра. Когда ее сдавило со всех сторон, леденящая боль взорваласьогненным пламенем.

Маленькая фигурка шла к ней с протянутымируками. Тур, подумала она. Но, когда фигурка приблизилась, Руфь увидела, что умальчика лицо Оскара Уайльда.

Подойдя совсем близко, мальчик весь сжался изаплакал. Он наконец понял, как опасно быть более видимым, чем картина, окоторой он написал. Она опустилась на колени и взяла его на руки. И качала,приговаривая, как когда-то бабушка, утешавшая ее самое.

— Ну-ну-ну, не надо плакать, ну-ну-ну, поплачьеще, ну-ну-ну.

Комната расширилась, и ритм ударов стал почтиправильным, пока она ходила с мальчиком на руках Внутри собственной сердечнойсумки. Уютной, красной, мягкой. Я утешаю Оскара Уайльда, думала Руфь.

Вдруг он начал расти у нее в руках и наконец сулыбкой встал перед ней. Он был такой высокий, что сердечная сумка вытянулась унего над головой. Наконец он заговорил. Голос напомнил ей о ком-то забытом.

— Ты не должна бояться своей наготы, Руфь.Впредь они не смогут ни запереть, ни унизить тебя! Ибо время сильнее их, —сказал он и исчез.

Потом ее залил ослепительный свет, и в комнатепоявились четыре снеговика.

Руфь пыталась вспомнить, где она. На двухснеговиках была военная форма, и она поняла, что еще жива. И находится вНорвегии. Потому что, насколько она знала, больше нигде снеговики не носятвоенной формы.

Тело распалось. Голова, словно сама по себе,катилась по металлической плите. Все гудело в этом ужасном свете. Руфьнесколько раз открыла и закрыла глаза. Окна в потолке казались черным морем зальющимся светом. У стен почти не было холстов. Пола не было. Она пошарила передсобой руками. Хотела сесть. Но с животом творилось что-то неладное. Сесть онане смогла. И не было конца высокому звону бьющегося на конвейере стекла.

Она была в своей мастерской, и звенела пустаяопрокинувшаяся винная бутылка. Тогда она все вспомнила. Вернисаж. Телевизионноеинтервью. Заголовки газет. АГ.

К ней приближались очертания двух людей вформе, от которых исходила угроза. Они посадили ее. От одного пахло выхлопнымигазами. Он слегка встряхнул Руфь. Она хотела попросить его уйти, но голос ей неповиновался.

К ним подошел еще один снеговик. Его голованависла над ней. Неестественно большая. Руфь закрыла глаза, потом медленноснова открыла их. Это был он! Из всех снеговиков, которыми Бог хотел бынапугать ее, он выбрал именно этого.

Неужели ее проклятому унижению никогда небудет конца? Даже в аду Эмиссара? Или это АГ принял облик Горма, чтобы сделатьее позор более мучительным? Он наклонился над ней. Ее охватила невыносимаяунизительная тошнота.

— Бутылки пусты. Но она могла принять таблеткиили еще что-нибудь, — сказал один из снеговиков.

— Вызовем врача? — предложил другой.

— Руфь, родная, скажи, что ты приняла? — Егоголос окутал ее защитным одеялом.

Она открыла рот, чтобы попросить его несмотреть на нее, но не смогла.

— Не оставляй меня, слышишь? Не оставляй меня!Скажи, что ты приняла? — снова услыхала она и почувствовала на себе его руки.

Мало того, что случилось, так еще и Гормздесь, с удивлением подумала она, но неудержимая радость уже разлилась по ееизмученному телу.

— Только вино, — с трудом выговорила она.

— Этот господин думал, что речь идет онесчастном случае. Просим прощения.

Снеговики в форме показали свои жетоны иудалились в сопровождении снеговика, на котором формы не было.

Она пыталась собрать остатки чувствасобственного достоинства, но комната качалась у нее перед глазами. Окна напотолке погрузились в пучину. По рукам и плечам Горма текла вода. Брызги летелина шелковое платье из Малайзии и на персидский ковер от торговца коврами наБюгдё Алле.

Двое в форме перестали быть снеговиками, онирастаяли. Она слышала, как они говорили, что это не их дело. Службабезопасности или полиция не занимаются пьяными женщинами. Но один из нихвсе-таки вернулся с ведерком воды и тряпкой. Она догадалась, что он решилвытереть пол. Горм обнимал ее, хотя от нее воняло блевотиной. Сейчас ей нехватало только заплакать.

— Желаем поскорей прийти в себя. Вы не против,чтобы этот человек остался у вас? — услыхала она.

— Нет, — насколько могла отчетливо произнеслаРуфь.

Горм! Она чувствовала, как он поднял ее иположил на старый диванчик, стоявший в мастерской еще с того времени, когда онаучилась в Академии. Влажная тряпка осторожно протерла ей лицо и грудь, потом онпомог ей снова склониться над ведром.

— У тебя здесь есть где-нибудь кровать? Тебесейчас лучше лечь в кровать, — тихо сказал он.

Она не смогла ответить, она лежала на спине сзакрытыми глазами. Было так тихо. Она слышала, как он ходит по комнате. Потомсвет, к счастью, заслонили.

Руфь не знала, сколько прошло времени. Гормснова подошел к ней, он был без пиджака. Чем ниже склонялось над ней его лицо,тем больше оно становилось.

Глаза! В них можно было плавать. Неподвижнаяморская вода над белым песком. Если бы Руфь была способна протянуть руки, онапоплыла бы сама собой.

— Тебе лучше?

Она кивнула, глотнув воздух. Нельзя, чтобыунижение все сейчас испортило. Ведь он наконец-то здесь, подумала она ивзлетела к окнам в потолке. Им нельзя доверять. Они могут упасть и раздавить ихобоих. Потому что они слишком большие. Столяр тоже так считает. Городскойархитектор никогда бы не утвердил такие большие окна, сказал он.