Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Там ничто не имело значения, абсолютно ничто, важно было только ровно сойти с мостика. Но после номера нехорошее предчувствие вернулось. Что происходит? Почему ему ничего не говорят?
Вокруг него рабочие разбирали шатер: полет стоял последним номером в программе, и большей части сундуков уже не было, как и половины шатра, который унесли в цирковой поезд. Папаша Тони положил руку Томми на плечо, и весь страх вдруг прорвался наружу.
— В чем дело? Вы что-то от меня скрываете! Почему вы так на меня смотрите?
Будто бы кто-то умер…
Анжело приобнял его.
— Иди, Том, присядь, — мягко сказал он. — Нам надо кое-что тебе сообщить…
Но Томми вывернулся и схватил «Билборд», лежащий на сундуке Папаши.
— Нет! — выкрикнул Марио. — Джонни, отбери, не…
Однако Томми, подгоняемый ужасом, уже пролистал страницы и споткнулся на заголовке: «СЕМЕЙНАЯ ПАРА ПОГИБЛА НА ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОМ ПЕРЕЕЗДЕ». Он пробежал статью глазами.
Том Зейн, дрессировщик из цирка Ламбета… машина и трейлер разбиты… Бесс Зейн, его жена…
— Боже, — выдохнул он. — А я даже не знал. Я должен был быть там, с ними…
Анжело снова обнял Томми и выговорил хрипло и нежно:
— Нет, парень. Если они вообще успели что-то понять, то наверняка порадовались, что ты не с ними, что ты в безопасности.
Отец. Мать.
— Только не плачь, — Марио, бледный и дрожащий, смотрел на него сверху вниз. — Томми, если ты заплачешь, я этого не переживу…
— Ты знал. Весь вечер знал! Знал и не сказал!
Ужасное предательство. Вот почему Марио был так добр. Только чтобы увести его со стоянки, помешать задавать вопросы!
— Не вини его, — возразил Анжело. — Это я предложил рассказать тебе после шоу, когда все немного утрясется, когда мы сможем… побыть с тобой…
— Эй, Сантелли! Пошевеливайтесь! — позвал один из цветных рабочих. — Сундуки готовы? Забирать?
— Конечно, берите, — отозвался Анжело и набросил Томми на плечи свое пальто. — Давай, парень, не раскисай…
Вот о чем говорил Коу Вэйленд. Он просто понял, кто я, и что я еще не знаю…
Папаша Тони обнял Томми, когда они вышли из шатра.
— Не вовремя, да… Наверное, такое всегда случается не вовремя. Ragazzo, я знаю, это тебя сейчас не утешит, но запомни. Ты не один. У тебя есть все мы. У тебя все еще есть семья. Теперь ты по-настоящему мой сын.
Томми на секунду уронил голову ему на плечо, чувствуя грубую шерсть свитера под щекой и крепкие руки, похлопывающие по спине. Но он не плакал. В автобус до поезда Томми садился как в тумане. Когда дымка рассеялась, он был в купе, с Марио.
— Ты знал. Ты знал и не сказал…
— Это было труднее всего на свете, Томми, — хрипло признался Марио. — Я не хотел, чтобы так получилось. Но другого выхода не было. Не с двумя представлениями на носу.
— Я понимаю. Ничего… — Томми возился со шнурками.
— Дай-ка помогу…
В конце концов Марио пришлось практически раздеть его самому, а потом обнимать, пока Томми не уснул.
В какой-то момент Томми сказал, дрожа:
— Теперь ты действительно мой брат. Теперь ты все, что у меня есть.
Голос Марио в темноте прозвучал высоко и нетвердо:
— То предсказание в печенье, которое я тебе не показал. Там было сказано: «Вам придется взять на себя неприятную обязанность». Так оно и вышло. Я готов был убить Анжело. Fanciullo… ты сможешь простить меня?
— Конечно, — выговорил Томми почти шепотом. — У тебя не было другого выхода. А эти дурацкие печенья все равно полная чушь, как ты и говорил.
Протяжно и печально загудел паровоз, поезд тронулся с места. Шум колес, сперва клацающий и резкий, все ускорялся, пока не превратился в сплошной гул.
Снова раздался пронзительный гудок, и Томми, глядя за окно на незнакомый город, вдруг понял, что не знает, что это был за город, не знает, где его настигла новость. И никогда не узнает.
И опять гудок разорвал тишину странной ночи.
Andiamo, me vo, ma non so dove.
— Я еду, — пробормотал Томми, — но не знаю куда…
Руки Марио сомкнулись вокруг него.
— Неважно, — мягко сказал он. — Ты со мной. Какая разница, куда мы едем, пока мы вместе?
Господи, что я за ненормальный? Мне всегда хотелось, чтобы он был таким, а когда он и вправду такой, мне хочется, чтобы он был каким-то другим…
И на него обрушилась вина — что даже в такой момент он может думать только о неожиданной нежности Марио.
Сезон продолжался. Цирк завершил гастроли по Западу и отправился к Восточному побережью. В первую неделю августа Марио наконец разрешил
Вэйлендам объявить тройное сальто регулярным трюком номера и, делая его дважды в день, упал лишь раз. В связи с этим Поль Мейнваринг, распорядитель конного шоу, передвинул Сантелли на центральный манеж. И если Марио не стал признанной звездой цирка (тут он конкурировал с наездником из французского номера, который крутил сальто с лошади на лошадь на полном галопе), то звездой среди воздушного отделения он сделался точно.
Папаша Тони воспринял новость сдержанно, с присущим ему сарказмом, но чувствовалось, что старик прямо лопается от гордости. Томми же пребывал в таком восхищении, что сам этого пугался. Он как-то услышал, как Анжело добродушно говорит Коу Вэйленду: «Томми? Да паренек боготворит землю, по которой Марио ходит». И хотя Томми так смутился, что затеял с Марио ссору в шатре, и тот в отместку макнул его головой в ведро с водой, краешком мыслей он соглашался с Анжело: «Да, боготворю… Есть
