несметные богатства. Каллус нашел финикийские горшки, пунические черепа, амфоры для вина и масла, изъеденные ржавчиной монеты былых веков, но это все были не те сокровища, которые он жаждал найти.

Во время этих так называемых прогулок Каллус перешел дорогу великому магистру, предъявив судебный иск к владельцу одной из шхун. На Мальте было два суда: один принадлежал ордену, другой – Церкви. Понимая растущее влияние ордена, Каллус подал иск в епископальный суд. Ла Валетт отомстил Каллусу, лишив его должности городского врача Мдины. Лишь спустя три года Каллусу снова разрешили практиковать, и вынужденный перерыв лишь добавил силы его обиде. Как и большинству мальтийцев, ему не нравилось присутствие ордена на острове. Но в отличие от большинства мальтийцев, Каллус имел смелость говорить об этом. Он устраивал тайные встречи, на которых порицал орден и великого магистра, диктатора над тиранами.

– Мои встречи – мое дело, Кристиан! – рявкнул Каллус. – Лучше быстро сдохнуть в петле, чем медленно задыхаться, чувствуя, как она затягивается у тебя на шее.

– Он вернул тебе должность врача.

– Для начала он не имел права отбирать ее у меня!

– А зачем ему право, если у него есть власть? – пожал плечами Кристиан.

– Власть, значит! А права уже никого не волнуют, я так понимаю!

– Когда права станут кого-то волновать, мир перевернется с ног на голову!

– Ты навлек на себя его гнев, страдаешь от его мелких придирок, а все равно защищаешь его!

– Семидневное послушание – не мелкая придирка, друг мой. И вовсе я не защищаю великого магистра. Я просто дразню тебя, – улыбнулся Кристиан.

– И у тебя это, как всегда, великолепно получается, – усмехнулся Каллус, глядя на ла Валетта, ходившего между койками в палатке. – Да ты посмотри на него! Сначала наказал тебя за то, что ты глотнул моего бренди, а теперь угощает им пациентов!

Ла Валетт говорил с больными, молился вместе с ними и готовил их к следующей стычке с неверными. Похоже, из всех рыцарей ордена только он еще не смирился с тем, что поражение при Джербе окончательно и бесповоротно. Магистр пытался высечь искру, способную зажечь костер возмездия.

– Ну это уже не твой бренди, Жозеф, он же заплатил тебе за него. А запреты распространяются только на рыцарей ордена.

– И почему ты пошел в этот орден?! Я все никак не могу понять, как такой человек, как ты, оказался здесь! Ты ведь не монах-фанатик, как все они. Как вот он, к примеру.

– Ты прекрасно знаешь, почему я это сделал.

– Знать не означает понимать, – фыркнул Каллус. – Ты заключил сделку с Господом. Это, конечно, очень благородно с твоей стороны, но люди постоянно заключают такие сделки и тут же их нарушают, как только получают то, чего хотели. Вот ты же нарушил обет послушания и выпил со мной крепкого!

– Я человек несовершенный, Жозеф. Я стараюсь. Терплю неудачу. И единственное, о чем я жалею, так это о том, что после каждой неудачи меня ждет двойное наказание: сначала от моего господина ла Валетта, а потом от тебя. Ты, видимо, моя совесть во плоти! А теперь, прошу меня простить, пойду-ка я в палатку, отвлеку великого магистра, чтобы тот не заметил, чем несет от Бертрана!

Мария Борг стояла на стене форта Сант-Мишель и смотрела на те же корабли. Она видела, как ла Валетт скрылся в палатке. Снова катастрофа, подумала она. Турки, должно быть, почуяли кровь. Все только и говорили о разгроме христиан. Джерба была лишь началом, дальше будет еще хуже. Османы становились все смелее и успешнее с каждым годом, и однажды, как это уже случилось на Родосе, они попытаются загнать рыцарей обратно в их замки на континенте, откуда те прибыли сюда. И тогда больше всех снова пострадает несчастная Мальта. Вернувшись к работе, Мария сосредоточилась на более насущных проблемах. Она заметила погонщика, везущего песок на запряженной ослами телеге, скрипевшей и трясшейся под тяжестью груза. Погонщик собрался сгрузить песок прямо на дорогу, по которой туда-сюда сновали рабочие.

– Стой! – закричала она. – Сюда, к стене!

Погонщик поморщился, но стегнул ослов кнутом и послушно пошел в указанную сторону.

Мария убрала растрепавшиеся на ветру волосы с глаз и повязала на голову платок. Ей недавно исполнилось двадцать два, и она превратилась в женщину удивительной красоты. Зеленые глаза ярко сияли на загорелом лице. Она все так же презирала суровую сицилийскую манеру одеваться, которой следовало большинство местных женщин, носивших длинную черную барнузу из шерсти или хлопка, закрывавшую их с головы до пят. На Марии была юбка чуть ниже колена, завязанная под грудью блуза из промасленной ткани и удлиненный кожаный джеркин. В прохладную погоду она надевала сверху легкий шерстяной плащ. Руки, как правило, оставались голыми, ходила она, как и большинство крестьянок, босиком.

Рядом с ней возник Лука Борг. Его лицо было таким же побитым временем, как стены домов Биргу, лицо испещрили глубокие морщины. Он все еще был крепким мужчиной, но двигался уже медленнее, и спина начала сгибаться под грузом возраста и тяжелой работы.

– Нужен раствор, – пожаловался он. – Мы отстаем!

– У нас нет негашеной извести, отец. У них закончился хворост, чтобы жечь известняк, и я отправила трех человек, через час вернутся с вязанками!

– Смотри, чтобы нам заплатили! А какие углы! Это не камень, а щебень! Разве что пустоты им заполнять! Барбари продал нам использованный материал, будто я за тридцать лет не знаю, что сколько должно стоить! Ворюга обманул тебя, а значит, и меня! Похоже, все надо делать самому!

– Для внутренних стен сгодится. Барбари привез бы нам то, что мы заказывали, только через неделю, поэтому он дал мне очень выгодную цену, отец! Я купила этот камень в три раза дешевле!

Лука хмыкнул, сделал большой глоток воды из бурдюка и, вытерев рот, бросил:

– Смотри, чтоб не надул тебя с остальным!

– Конечно, отец.

Бригада Луки работала над расширением вала форта Сант-Мишель, крепости в южной части Сенглеа, соседнего полуострова с Биргу. Бригада состояла из рабов, в основном мусульман, но было там и несколько православных христиан и евреев. Рабы принадлежали галерам и рыцарям ордена, и орден предоставлял их для работы в бригадах под началом каменщиков вроде Луки, работавших на строительстве укреплений. Помимо рабов, в бригаде было два опытных каменщика, плотник, надсмотрщик и часто сменявшие друг друга крепкие мальтийцы, которых орден вынуждал «добровольно» трудиться во благо веры. Даже с учетом этих «добровольцев» рабочих рук вечно не хватало.

Под руководством великого магистра остров расцвел. Заняв эту должность, он начал амбициозную кампанию по укреплению защитных сооружений острова против турок и их союзников-корсаров. Он пытался модернизировать галерный флот ордена, чтобы обуздать врага, и одновременно с этим много вкладывал в фортификационные сооружения на острове, которые сильно пострадали от пренебрежительного отношения его предшественников. Рвы углубили, стены укрепили, орудия разместили там, где надо, построили дополнительные смотровые башни. Рыцари ордена приезжали в Биргу со всей Европы, каждый из них со слугами и челядью, и всем им нужно было как-то вести хозяйство на новом месте. У Церкви появлялось все больше прихожан. В гавани бурлила жизнь, почти каждый день прибывали груженные зерном и строительными материалами корабли с Сицилии. Торговцы строили новые склады и амбары.

Лука Борг уже не побирался мелкими работами. Теперь он был строителем, с контрактами и бригадой, и все это благодаря Марии. Никто из них не ожидал такого поворота дел, но теперь отец и дочь работали вместе.

После происшествия с отцом Сальваго Мария переехала жить в пещеру Мекор-Хаким, обитателям которой пришлось начинать с нуля. Все в пещере нуждалось в замене: горшки, тарелки, свечи и одеяла. Мария поймала новых диких коз, и у них снова появилось стадо. Денег было еще меньше, чем раньше. Елене приходилось вести себя более осторожно на ее ночной работе, поэтому она стала зарабатывать меньше. Фенсу занимался только плотничеством и перестал воровать – по крайней мере, на время, оправдывался он. Им приходилось тяжело трудиться, но концы с концами сводить удавалось. Но стоило обитателям пещеры немного выдохнуть, как на острове начиналась то засуха, то мор, и они снова голодали. Весь день они охотились, рыбачили или выращивали что-нибудь съедобное.